Много часов провела я в доме на Фрауэплане, обращенном на площадь своим большим и округлым фасадом. Маленький сад примыкает к его задней стороне. Владение это было пожаловано Карлом Августом, герцогом Веймарским, своему советнику и министру, величайшему поэту Германии. Целых полвека прожил в этом доме Гёте. Он встроил в него широкую парадную лестницу по итальянскому образцу, так не гармонирующую с приземистым зданием. Привез сюда из Италии великое множество копий с античных статуй (впрочем, его самого всегда раздражал этот бледный гипс при воспоминании о теплом мраморе). Развесил по стенам великое множество картин — тут есть и те, что писал он сам. Разместил в ящиках столов и шкафов бесчисленные карты, рисунки, коллекции костей, камней, монет, семян. Отдыхая от занятий, он усердно «ботанизировал» в своем саду, выращивал редкие растения, фрукты, овощи, цветы.

В этом доме диктовал он главы из «Фауста», свою великую лирику, свои новаторские романы. Здесь он ставил опыты и занимался изысканиями в самых различных научных областях: в палеонтологии и остеологии, хроматике и геологии, в химии и ботанике. Интерес Гёте к природе был воистину неисчерпаем.

Довелось в былые годы
Духу страстно возмечтать.
Зиждящий порыв природы
Проследить и опознать.
Ведь себя одно и то же
По-различному дарит.
Малое с великим схоже.
Хоть и разнится на вид;
В вечных сменах сохраняясь,
Было — в прошлом.
Будет —- днесь.
Я и сам, как мир меняясь,
К  изумленью призван здесь.

Вспоминая эти стихи, я переходила из комнаты в комнату, а всего их тридцать. Для человека, занимающегося творчеством Гёте, этот дом, одно из средоточий европейской культуры, представляет неисчерпаемый интерес. Здесь бывали Вильгельм и  Александр Гумбольдты, Шиллер, Теккерей и Жуковский, князья и министры, множество прославленных людей и безвестного люда. В эту тесную и бедную спаленку ворвались французские солдаты, явившиеся прямо из сражения под Йеной. Говорят, что из этого кабинета, оборудованного  как  лаборатория ученого, Гёте послал свое золотое перо Пушкину. Отсюда поэта вызвали на свидание с Наполеоном...

Я обошла наконец низкие парадные, пышные покои и, опустившись на несколько ступенек, очутилась на половине Христианы, жены Гёте.

Среди бюргерского уюта; на широком подоконнике цвели скромные комнатные цветы, их много и в Германии, и у нас, и в любых странах. Мой гид подошел к окну и выдернул из горшка маленький неказистый росток. «Вот, — сказал он» — дерево Гёте». Я все еще думала о произведениях Гёте, о его жизни и рукописях, и как-то не обратила внимания на эти слова. Росток был просто жалок. Целых десять дней он путешествовал со мной в мокрой вате, обернутой целлофаном. Я забыла о нем...

Когда я вернулась в Москву, наступил декабрь. Я посадила росток в землю. Он был удивительно хил. Не верилось, что он может выжить. А тут еще с ним случилось несчастье. Поливая его, я сделала неловкое движение и обломила под самый корешок. У меня в руках осталось какое-то подобие стебелька с двумя микроскопическими гладкими и совсем круглыми листиками. Нет, расставаться с ним мне уже не хотелось. Я опустила жалкий этот остаток в рюмку с водой. Прошло недели две, и на нем появились бледные ниточки—корни. Я посадила его в землю опять... Я уже привязалась к нему. Ведь его приходилось выхаживать, о нем надо было думать, заботиться... И я накрыла горшок стеклянной банкой, чтобы оградить растеньице от зимнего московского воздуха. Но его преследовали страшные несчастья. Кто-то, снимая банку, обломал растение, сорвал его верхушку, его еле наметившиеся новые круглые листики. От него опять ничего не осталось. Я поняла, что растению этому у меня не взойти. И, поливая другие цветы, я уже не глядела на пустой горшок. Впрочем, я все-таки поливала и его тоже.
И вдруг, уже весною, я увидела совсем незнакомое растение. Я решительно не могла понять: откуда оно взялось? Передо мною стояло маленькое деревцо, красивое, темно-зеленое, с ланцетовидными сочными листьями удивительно благородной формы. Края листьев были изрезаны, и зубцы их покрыты изящным кружевом, а из земли, рядом с деревцом, уже поднимались новые побеги. И тут я все поняла: передо мной стояло дерево Гёте.

Да, среди всех своих научных занятий Гёте отводил особое место ботанике. Он утверждал, что «царство растений бушует у него в груди».

Некогда, в восьмидесятых годах, живя в Италии, куда он бежал от скуки и будней маленького герцогства, он был одержим идеей найти «пра-растение». Он так живо воображал себе этого несуществующего, мифического предка, что далее изобразил его во всех деталях на рисунке, рассказывая о нем Шиллеру. Позднее Гёте отказался от своих ложных поисков. Но идея метаморфоза растений оставалась для него основной. Как говорит И. И. Канаев, автор ценной книги «Очерки из жизни поэта-натуралиста», Гете «стремился свести все многообразие растений к метаморфозу единого типа строения их, точнее, одного и того же органа их — листа». В подтверждение этой своей теории Гёте изучал различные растения, от самых простых и распространенных до самых редких и экзотичных. И вот примерно в 1818 году, когда труд Гёте «Метаморфоз растений» был давно уже опубликован и не понят его современниками, он узнал, что в Германию привезено тропическое растение — Bryophyllum calusinum.

До конца дней своих Гёте изучал этого представителя семейства толстянковых, и оно стало его любимцем. Растение отличалось удивительной жизнеспособностью. На зубчатых краях его ланцетоподобных листьев без конца появлялись почки (то зеленое «кружево», которое так его украшает). И каждая такая почка — это микроскопическая модель самого дерева: в ней ясно различимы листья, ниточки будущих побегов и новых корней. Падая в землю, эти почки немедленно дают новые растения. И даже из отдельных кусочков листа могут возникать новые деревца. Гёте восхищался «морфологической пластичностью» своего индийского гостя, этой «производительной мощью природы».

Удивительный живородящий лист бриофиллума он считал «главным представителем метаморфоза». И глядя на необыкновенное растение, Гёте говорил; «Мне кажется, что я непосредственно вижу все в одном и все из одного». Вот почему он назвал это дерево — символ жизни — «Пантеистическим древом».