Зимой день большого города начинается затемно. К утру мороз выжимает из стылого воздуха густую, игольчатую изморозь, которая отбеливает черное переплетение липовых и кленовых ветвей, искрится в голубоватом и желтом свете фонарей, поскрипывает под ногами. Словно бы выспавшись, резвее, чем вечером, катят по улицам троллейбусы и автобусы. Торопятся к остановке пешеходы, и никто не обращает внимания на тихий звук, который раздается из непроглядного кружева над головами и которого не было тут вечером: тихий-тихий, словно бы робкий синичий колокольчик. «Ци-фи, ци-фи, ци-фи» — как бы спросонок свистит на дереве невидимка-синица, и еще тише попискивает неподалеку другая. На полтора часа раньше лесных синиц, раньше самых ранних воробьев, ворон и галок проснулись и появились возле еще пустой кормушки синицы-горожанки.

Искони лесная, смекалистая птица, в трудную для нее пору года синица сама шла на контакт с человеком хорошо усвоив, что возле его жилья в любом случае лучше, чем в голом зимнем лесу. В меру доверчивая, но не назойливая, всегда бойкая, но не драчливая, нарядная и звонкоголосая гостья не могла не вызвать симпатии и желания помочь ей пережить холода. И хотя до сих пор немало синиц так и живут в своих лесах, еще больше их переселяется с осени в города, поселки и села, где дети и взрослые не перестают заботиться о них до весны.

И тут синицы не только сыты в любую погоду, но большинство их и ночь проводит в тепле. Синица вообще нигде и никогда не ночует под открытым небом. Днем еще подремлет несколько минут на веточке, а ночью — под крышу. Годятся дупло, скворечник, земляное гнездо воронка, железная труба: ни ветра, ни сквозняка, ни снега внутри, но холодно так же, как на ветке. А теперь уже не узнать, где, когда и какая синица первой залетела на ночь не в дырку фонарного столба, а в ярко освещенный цех завода, локомотивное депо или аэровокзал. И в самые долгие ночи авиапассажиров поздних рейсов в Уфе ли, в Воронеже или другом порту встречает перезвон синичьих голосов.

Синица не ночной певец, но обстоятельства изменили режим птичьих суток. Днем здесь хозяйничают воробьи, мгновенно подхватывающие каждую крошку. Но зато ночью легко улучить момент, когда никого не будет за буфетной стойкой, и не мешкая отщипнуть кусочек от сдобного печенья или пирожного или ухватить еще что-нибудь по своему росту. Сытые улетают каждая на свой насест в полутемном углу, дремлют, просыпаются, посвистывают под монотонный аккомпанемент одиночки-сверчка и снова перепархивают к буфету, а перед началом нового дня все эти полуночницы куда-то исчезают, наверное, чтобы выспаться.

Кормушка стала не просто зимним спасением для синиц, но и раздвинула их жизненное пространство.

Еще на памяти многих из нас были эти птицы только гостями даже в самых зеленых городах. В пору листопада появлялись кочевые синичьи ватажки в садах и скверах, к зиме их становилось поменьше, а к тому времени, когда приходил срок начинать семейную жизнь, исчезали до осени, снова становясь лесными птицами. И никакие ухищрения с развеской специальных домиков не могли заставить хотя бы одну пару изменить привычной обстановке и остаться выводить птенцов в городе. Но все-таки изобилие корма в конце концов подтолкнуло синицу к тому, чтобы стать птицей-горожанкой. Теперь они настолько привыкли к кормушке, что в дни внезапного летнего ненастья родители приводят к ней свои выводки.

Но основная масса синичьего племени осталась верна лесной жизни. Семейные пары занимают гнездовые участки рано, еще по снегу, наполняя светлый мартовский лес своими весенними «колокольчиками». В это же время приходит в движение вся масса зимовавших вдали от гнездовых мест. Недели за три до равноденствия мелкие синичьи ватажки начинают объединяться в стаи. В середине марта движение их становится направленным: сотни две-три птиц, какие молча, какие с песней, с дерева на дерево, с куста на куст, спрыгивая на проталинки у подножий стволов, тянут вдоль опушек, по речным долинам, садам и лесополосам, не минуя сел и больших городов. Тянут медленно (стаю можно сопровождать пешком), как по какой-то ничем не обозначенной дороге, которую выбирают передовые. Пересекая границы уже занятых участков, эти странники не вызывают возмущения хозяев. Движение это безостановочно, и никто не задерживается даже у полных кормушек, не отстает от стаи, пока не доберется до своего места.

К строительству гнезд самки приступают, когда станет свободно с нужным материалом. А нужны сухой мох, которого можно надергать с комлей соседних деревьев; шерсть, которую можно собрать на лосиной тропе или нащипать с боков линяющего зайца; несколько перышек от жертвы ястреба. В лесу синица выбирает место для гнезда пониже, предпочитая дупла в торцах пней всем остальным. Развешанные домики, дуплянки, тыквы-травянки занимает так же охотно, как скворцы и воробьи. Одна пара как-то облюбовала отбеленный дождями лосиный череп. В городе синицы строятся где придется, так как лучшие места занимают сильные конкуренты — скворец и воробей. Потому и находят их гнезда в почтовых ящиках, в трещинах кирпичных стен, в пустотах бетонных плит, в фонарных столбах, во врытых в землю железных трубах. И весенние гнезда для первых выводков и летние — для вторых делаются одинаково теплыми. Иногда в летнем даже больше шерсти и перьев, и наседка лежит словно бы на пышно взбитой перине, обогревая в течение двух недель десяток, а то и полтора белых с мелким, четким красным крапом яиц. Лежит крепко, на стук не вылетает. Ее даже рукой погладить можно — она не встанет, а только будет пугать по-синичьи. Корм ей в дни насижнваиия носит самец.

Мать вскоре после вылета первых синичат оставляет их на попечение заботливого отца. Путь и скорость передвижения синичьей семьи в гуще листвы или хвои легко угадать по жужжащим голосам слетков, а зайдя вперед, можно вскоре оказаться в окружении всего выводка. Еще ни разу не видавший человека птенец может схватить с листа гусеницу и теребить ее буквально возле лица наблюдателя. У него еще светлые края рта, ростом он поменьше взрослой синицы, но платье на нем той же расцветки, только не такое яркое: грудка не желтая, а почти салатная, черная шапочка на голове без блеска, словно перышки ее забиты пылью.

Среди птиц снничьего роста нет всеядных, и сама синица в теплое время года кормится и кормит птенцов всевозможными насекомыми. Зимой же пробует «на клюв» буквально все: собирает с коры яйца тлей, отыскивает на ветках оцепеневших паучат, расклевывает зерна, вместе с вороном и беркутом пользуется той данью, которую берет мороз с оленей и кабанов. Ее не интересует работа большого пестрого дятла на «кузнице» (тут ничем не поживишься), но дятла, занятого свободным поиском, обязательно сопровождают несколько синиц. Другие виды дятлов работают более старательно и экономно, а этот срубает кору с сухостойных деревьев кусками с ладонь и больше. При таком размахе кое-что достается и его белощеким спутницам, быстро подбирающим упавших на снег личинок короедов. А в первые дни весны, когда начинают гнать сок клены, синицы любят пить сладковатую кленовую пасоку из дятловых подсочек.

Песня синицы проста, звонка и приятна: этакое однообразное и бесконечное повтореине двух нот, которые раскладываются на два или три слога. Двусложный «колокольчик» одинаков у всех: по крайней мере на слух очень трудно различить двух певцов. Трехсложную песню, созвучную с названием птицы, каждый самец поет на свой лад. Последний слог в ней изменяется от чистого свиста до сверчковой трельки. Есть такие, которые искажают второй слог. А самые редкостные проявляют способности незаурядных пересмешников, и в марте в заснеженном лесу можно услышать июньскую песню чечевицы, но без ее вопросительной интонации. Частенько самец поет, не прерывая какого-либо другого занятия. Но уже с середины февраля он выделяет для этого специальное время. Выбрав ветку повыше, раздвинув желтые перья грудки так широко, что черная полоска на ней становится пятном, названивает под ярким солнцем, словно поторапливая светило: я, мол, тебе песню, ты нам — капель. Слушать песню сниицы можно бесконечно, тем более, что в эту пору нет других. Ее легко передать звуками нашей речи, кому как слышится. Ее охотно перенимают самые талантливые и взыскательные пересмешники, которые отбирают для своего репертуара далеко не все, что слышат в птичьем мире.