Вы слышали такую поговорку: «Даже у курицы есть характер»? Понаблюдайте внимательно за курами одного двора, присмотритесь к их пестроперой семье и вскоре убедитесь, что это действительно так. И благодаря этому, а не петушиному глазу, держится среди хохлушек мир и порядок, несмотря на взаимное расположение или, наоборот, нескрываемую неприязнь. Но если с птицами из домашнего курятника, зная каждую в лицо, разобраться можно, то диких птиц понять или очень трудно, или невозможно вообще. Разве что кому-нибудь удастся стать равноправным членом птичьей общины и узнавать каждого из крылатых соседей с первого взгляда, по голосу и по полету. Но увы: видимо, из кольца царя Соломона наделали множество маленьких колечек, слишком тонких, чтобы, владея ими, понимать животных как самих себя.

Сколько лет вникал я в грачиную жизнь, разглядывая ее и с земли и с высоты птичьего полета. И что же? Чем понятнее она становилась, тем меньше оставалось в ней интересного. Случалось, иногда в старых грачевниках под многопудовой тяжестью гнезд ломались деревья, куница или филин поднимали ночной переполох. А так — ничего особенного в повседневной суете не было. У всех все казалось одинаковым, как были одинаковы сами птицы. Попадались, правда, среди них одиночки с сорванным голосом, который не был даже отдаленно похож на привычное карканье, но, как ни странно, был он понятен остальным.

Так, наверное, и пропал бы у меня навсегда интерес к давним нашим пернатым соседям, если бы не одно уличное событие: ссора — не ссора, а так пустяковая драка двух грачей с короткой погоней. Вообще-то там, где птицы живут густо, ссоры — дело обычное: кто-то прутик из чужого гнезда потянет, кого-то в общей суматохе за своего не признают, кто-то просто соседу не понравился. Поэтому всегда в колониях шумно, то и дело слышны раздраженные голоса, а то и перышки летят: нормальная жизнь, нормальная обстановка.

В уличной погоне мое внимание привлекло не то, как, позабыв о достоинстве, лавируя между проводами, уворачивался от преследователя рослый грач, а то, что гнался за ним, не отставая, совершенно бесхвостый сородич. Удиравший летел на предельной скорости, но куцый наддал и все-таки сумел долбануть, едва не сбив хвостатого на асфальт. Сведя таким образом какие-то счеты, бесхвостый не вернулся к своему гнезду, где грачиха грела яйца, а круто взмыл на крышу пятиэтажки, спрятавшись там в водосточном желобе. Оттуда изредка и выглядывал, словно бы стыдясь за прилюдный проступок. Но не успел подойти нужный мне трамвай, как этот забияка сорвался из своей засады и стремительно налетел на другого грача, ходившего возле остановки. Но этого застичь врасплох не удалось: он сумел увильнуть от удара, угадав намерения бесхвостого.

Так просто от таких случаев уходить нельзя; за меченым грачом можно было наблюдать, пока у него не вырастет новый хвост, пока будет он отличим от других птиц небольшой колонии в углу привокзальной площади. Его удавалось опознать даже ночью в подсветке уличных фонарей. Но через несколько дней стало ясно, что грач был лишен хвоста пожизненно: то ли он родился без него, то ли его вырвали, как говорится, с корнем. А жизнь грачиного племени, казавшаяся дотоле изученной и довольно однообразной, стала преподносить одну за другой то забавные, то невероятные неожиданности.

Во-первых: гнездо бесхвостого было на отшибе. Они с грачихой построились на отдельном дереве метров за сорок от крайних гнезд колонии. Во-вторых: куцый отшельник не ладил со всей общиной и нападал на любого, присевшего на его дерево, на соседнее и даже на землю поблизости. Он не сидел сторожем возле гнезда, а затаивался либо на крыше, либо на фонарном колпаке, либо прятался в листве соседних лип. Да так умело, что не разглядеть и вблизи. Нацеливаясь на чужака, он становился похожим на вороненного металла минометную мину без стабилизатора, а в полете — на огромную летучую мышь. И никто ни разу не пытался дать ему отпор. Выходило, что отсутствие всего двенадцати перьев давало ему постоянное преимущество в стычках. У других не так. Например, самец драчливых камышниц, потеряв во время линьки свой короткий хвостишко, трусливо прячется от соседей, каким бы отважным бойцом он не был прежде.

Срывал ли тот грач зло за свое увечье на соседях, или стычки с ними были лишь его увлечением — об этом можно лишь гадать, но он отдавал этому все свободное от поисков корма время. С кормом в городе было то густо, то пусто, но свою грачиху он кормил вовремя и досыта, тогда как в колонии постоянно были слышны просящие голоса голодных наседок. А грачиха у него была нормальная по всем статьям, только вроде как немного робкая и покорная. Как эта пара стала семьей — тоже загадка: ведь развертывание и вздергивание хвоста в грачином языке ухаживания играет чуть ли не главную роль.

Было и над чем посмеяться. В послепасхалыюе утро бесхвостый стал обладателем оброненного кем-то пакета с десятком крашеных яиц, небольшим куличом и творожной пасхой. Разорвав бумагу, он разбил яйца и первым делом накормил наседку. Потом спустился и наелся сам, еще раз угостил грачиху и уселся возле пакета, до отказа напихав под язык сладкого творога. Людей на остановке еще не было, и его от сытости стало клонить в сон. Даровое изобилие ненадолго лишило его постоянной агрессивности: он просто стоял возле своего богатства, не пытаясь даже припугнуть одного из соседей, который с воровато-робким видом ходил вокруг и даже осмелился потянуться за кусочком сзади, просунув голову между ног бесхвостого. До куска не дотянулся, но и тычка не получил. Все-таки сытость делает благодушными не только змей.

Но подошла первая пригородная электричка, на остановке столпились люди, и все богатство бесхвостого досталось двум бродячим собакам.

Крепли в колонии голоса нового поколения, а на дереве бесхвостого было тихо. В его семье подрастал только один птенец. Был он молчалив, как и мать, потому что был всегда сыт. Отец, хотя и приходилось ему летать за город, чтобы собрать там то, что необходимо для детского питания, мог в одиночку кормить маленькую семью (мать почти безотлучно сидела у гнезда). А там, где в гнезде было четверо-пятеро, родители летали за кормом вдвоем. К тому же в голодной суматохе не все принесенное попадало просящему в рот.

Если бы семья у бесхвостого была нормальной по грачиным меркам, и матери тоже приходилось бы отлучаться от птенцов, пара эта в один из дней могла остаться без гнезда и детей. Во время отлучки бесхвостого на его гнездо с сидевшим там грачонком набросились два взрослых грача. Мать, стоявшая на ветке, видимо, опешив, не сразу кинулась на защиту потомка, но все-таки отбилась от нападавших, которые, однако, остались па клене, перескакивая вокруг гнезда в явном возбуждении. Похоже было, что они, набравшись смелости, решили отомстить таким образом за прежние унижения и побои. Подоспевший бесхвостый быстро доказал, кто здесь хозяин. Да только смельчаки словно удила закусили и повели себя еще напористее. Но бесхвостый все-таки заставил их покинуть дерево.

Однако нападки отчаянной пары на этом не кончились, и вскоре выяснилось, что это вовсе и не мстители, а две обездоленные птицы, лишившиеся гнезда и птенцов, но еще не утратившие желания поставить на крыло хотя бы одного грачонка. Такая бескорыстная забота о чужих детях в птичьем мире известна, в том числе и у грачиной родни, но не всегда ее принимают настоящие родители.

Осмотревшись и не став искать счастья в самой колонии, чужаки решили отбить гнездо с единственным птенцом у бесхвостого: все будет меньше крика и суматохи — но ошиблись. Однако домогательств своих на оставили и попытались захватить чужой дом уже с помощниками, втянув в это дело чуть ли не половину колонии. Перелетев туда, они заполошными криками и всплескиваниями крыльев взбудораживали сидевших возле гнезд грачей, которые тоже начинали каркать, распаляя себя, скакать по веткам. Тогда закоперщики взлетали и вели всю ватагу на гнездо бесхвостого. Туго приходилось тому с его грачихой: черный ком с тремя десятками крыльев бился на клене. Несколько раз провоцировали чужаки птичью толпу, но, даже нападая скопом, так ничего и не добились. Избавил родителей от нападений их единственный грачонок. Он выбрался из мятущегося клубка и осторожно отошел по ветке от гнезда. А когда опустела птичья колыбель, сражаться стало не за что, и все стало, как и было за день до этого. А грачонок больше к гнезду и не приближался, даже к ночи. Птичьи дети растут быстро, и вскоре маленькая грачиная семья покинула клен.

Привязанность грачей к родовому месту можно ставить в пример, и у меня не было сомнений, что я встречу бесхвостого знакомца в день его возвращения. Так и случилось: на последней неделе марта загомонила колония на привокзальной площади, и бесхвостый с грачихой стояли на остатках прошлогоднего гнезда. Ни на кого он не нападал, словно устал с дороги. Но на этом наше знакомство оборвалось. В тот же день городские озеленители спилили тополя с грачиными гнездами, и стая, а с ней и семья бесхвостого, снялась и улетела с площади. Пусть и не ладил он ни с кем, но совсем отшельником жить, видно, не мог.

Хотя его дерево осталось...