Яркость низкого солнца, синева и прозрачность чистого неба делают короткий день в казахстанской пустыне приветливее и ласковее. Но обилие света не может скрыть удручающую безжизненность однообразных барханов, ровных такыров, мрачноватых обрывов и сверкающих солончаков. Нигде не осталось зеленого цвета. Если и выпадет ночью невесомый полуснег-полуизморозь, то без остатка испарится утром, а вместе с ним исчезнут все следы и следочки. Нигде ни звука. Протянет в вышине белую лепту инверсии невидимый самолет, подгоняемые случайным ветерком, проскачут рыжеватыми призраками пересохшие шары перекати-поля. И кажется, что нет вокруг ни птицы, ни зверя.

Но жизнь в пустыне не замирает и на зиму. Взлетит полупрозрачным облаком и снова опустится за горизонт тысячная стая черных жаворонков. Дозорщиком помаячит на сопочке волк. К вечеру же появляется те, кто днем отсиживался и отлеживался в норах, в камышовых зарослях. Густеют на закате холодные тени в пологих котловинах, и не успевшие согреться за день пески остывают еще сильнее, поблескивая искорками инея. В эти минуты каким-то таинственным образом на изломанном кустике саксаула появляется небольшая, головастая и короткохвостая птица. Повернувшись спиной к заходящему солнцу, она неподвижно сидит на кривой ветке, но как только светило скрывается за песками, легко и бесшумно улетает в ту же сторону. Это отправился на охоту домовый сыч.

Он мог бы начать ее и раньше, да в эту пору ему еще не на кого охотиться засветло. Не хуже своей совиной родни и всех дневных птиц видит сыч при ярком солнце, но не всегда и не везде отваживается покидать свое убежище до наступления сумерек. Сова есть сова, какого бы роста она ни была, и отношение к ней у сорок, ворон, скворцов и многих других никогда не бывает дружелюбным. Лишь в середине лета, когда у всех ночных охотников времени для ловли добычи в обрез, пренебрегает сыч опасностью быть битым своими соседями. И где-нибудь на тихой сельской улице можно стать свидетелем мимолетного скворчиного переполоха, причиной которого бывает сыч. Выскочит он стремительно из-под какой-то крыши, схватит в траве длинноногого кузнечика и еще быстрее спрячется с добычей обратно. А отдыхавшие в густой кроне тополя или ветлы скворцы, успев разглядеть и узнать его, ринутся всей ватагой с дерева, но угнаться за ним пе смогут. Сыч, выждав, пока успокоятся или улетят совсем рассерженные скворцы, высмотрит из укрытия новую жертву — кузнечика, жука или слетка-воробьенка — и повторит нападение с той же поспешностью.

Он, как и большинство сов, охотник-мышелов. Когда есть возможность выбора, он ловит мелких грызунов, не обращая внимания ни на птиц, ни на жуков. И тогда
в его добыче на сотню полевок и мышей могут приходиться одна-две лягушки, несколько дождевых червей, несколько насекомых, какая-нибудь мелкая птица. Однако во многих городах, где домовые воробьи ночуют открыто, на ветках деревьев, многие поколения сычей и не ищут другой добычи. И чтобы не нарушать покоя воробьиной ночевки, у хищников хватает сообразительности начинать охоту только после того, как шумливым и сварливым сборищем овладеет сон.

Сила когтистых лап такова, что сыч без риска нападает на зверьков своего веса и даже тяжелее себя. В пустыне его жертвами часто бывают грызуны тех мест — рослые тушканчики и песчанки. В норах, вырытых песчанками, сычи нередко отсиживаются днем, а возможно, в них же и гнездятся. Получается, что пернатые «квартиранты» не только живут в чужом жилье, но и берут с четвероногих хозяев постоянную дань головой. Уничтожая врагов сельского хозяйства и тех, кто носит в себе постоянную угрозу здоровью человека, сыч не заслуживает ничего иного, кроме похвалы и доброго к себе отношения, где бы он ни жил.

«Сову видно по полету». Это — о сыче. Летает быстро, как бы скользя по невысоким и пологим волнам. Немного похоже на полет удода. Однако ему доступен и общий для других сов стиль крейсерского полета, прямой и ровный, как по струне. В облике головастой и немного куцей птицы, сидящей на ветке, столбике или куче камней, трудно угадать летные способности ночного аса, и поэтому неожиданное и почти мгновенное исчезновение взлетевшего сыча всегда вызывает удивление. К тому же часто летает на бреющем полете. Велика и подъемная сила его широких крыльев: увесистого крысенка-подростка, держа его в клюве за холку, сыч несет с такой же скоростью, с которой может лететь налегке. Но если на пустынной равнине можно без риска лететь еще быстрее, то в городе скоростной полет опасен: ударяясь о провода, сычи не так уж редко разбиваются насмерть.

Семейная привязанность и постоянство сычиных пар еще не стали пословицей, но подмечены давно. Самец и самка неразлучны, пока живы, и гнездятся в одном и том же месте годами. Удобное дупло в старом парке, трещина или нора в меловом обрыве, пустоты в кладке кирпичных стен или в железобетонных плитах и просто широкие щели подолгу служат и для вывода птенцов и как постоянное убежище взрослым птицам. В одном из старых зданий Каменной степи был глубокий вентиляционный ход, в котором несколько поколений сычей, сменяя друг друга, гнездились и жили без перерыва более тридцати лет. Когда же началась перестройка, птицы выбрали место на чердаке соседнего дома. Так что домовый сыч не просто оседл, но к тому же и настоящий домосед.

И хотя сыч не прочь поохотиться до захода солнца, он даже в пору весеннего возбуждения при свете дня молчалив и редко начинает подавать голос до наступления полной темноты или хотя бы глубоких сумерек. В этом отношении он чисто ночная птица. Весенний крик сыча — это не совиный низкий свист, а двусложное, резкое взвизгивание «кувить». Частое и однообразное повторение этой «песни» в ночной тишине может, подобно кликушеству, вызвать у склонного к суеверию человека смутную тревогу. Второй раз в году весеннее «кувить» звучит в самом начале осени, видимо, когда образуются семейные пары у молодых птиц. Но домовые сычи не одноголосы и в каких-то невидимых для нас ситуациях издают звуки, значение которых пока непонятно. Негромко гукают, отрывисто стрекочут, своеобразно мяукают.

Особый рисунок оперения сычиного «лица» и спокойный, без надменности взгляд больших желтых глаз в сочетании с короткой, но окладистой «бородкой» придает сычу удивительно умное выражение, которое в античном мире, видимо, и послужило поводом сделать эту птицу символом мудрости. Ведь именно домовый сыч, а не какая-то сова вообще считался совой Афины Паллады — покровительницы разума. Теперь забыты культы и греческой и римской богинь, но почтительное отношение к сычу в тех странах осталось. Осталось и в научном названии птицы имя Афины. У нас когда-то называли его сирином по имени сказочной, райской птицы с женской головой. Казахи и сейчас называют сыча птицей-богатеем, и в народных легендах ему, конечно, есть место. Но у англичан и французов он просто маленькая сова или совушка.

С другой стороны, есть в поведении домового сыча одна особенность, которая порой придает ему вид эдакого чудака. При встрече с человеком (и не только с человеком) птица, не имея возможности или не желая обращаться в бегство, начинает делать странные полуприседания-полупоклоны, не отводя неподвижный взгляд от глаз того, кто стоит перед ним. Иногда поклоны бывают так глубоки, что широколобая голова оказывается буквально между ног. Это при первом знакомстве может привести в состояние некоторого замешательства...

Фото Б. Нечаева