Июнь — начало лета. Зной еще не опалил землю, хотя на песках, на степных косогорах, не дождавшись косы, посохли низкорослые ранние травы. Струятся на легком ветру блестящие перья ковылей, цветет разнотравье, и только стены обрывов и оврагов выглядят издали безжизненными пятнами на цветущих, зеленых равнинах. Но как раз у таких стен, пробитых темными отверстиями узких норок, можно повстречаться с самыми красивыми птицами степей и речных долин — семицветными, как радуга, золотистыми щурками.

Но прежде чем глаз различит в полуденном мареве хотя бы один птичий силуэт, донесутся негромкие и приятные на слух трели. Из густой кроны раскидистой ветлы на берегу крошечного прудика торчат две сухие ветки, на которых, блаженствуя под горячим солнцем, сидят несколько расписных птиц. Их говорок отдаленно напоминает пение полевых сверчков, однако нет в нем сверчковой монотонности.

Своим приятным журчанием (за трели и дано название самой птице) щурки встречают восход солнца, им же провожают светило вечерком. Оно весь день звучит в птичьей колонии как успокаивающий сигнал. Им обмениваются птицы на дневном и ночном перелете, им извещают они о первом и последнем днях пребывания на родине. Это журчание относится к тем тихим звукам природы, которые слышны на большом расстоянии так же отчетливо, как и вблизи. Когда в сентябрьском небе первая журавлиная станица обгоняет последнюю стаю щурок, к земле с двухсотметровой высоты доносятся с почти одинаковой громкостью и трубные голоса журавлей и частые трели щурок. Они настолько обманчивы, что даже давнее знакомство с их обладателями не облегчает определение места, откуда они звучат. Негромкие, они  слышны за версту; перекликается пара, а кажется — десяток; высматриваешь птиц в поднебесье, а они реют за спиной.

Когда возле птичьей колонии появляется пустельга, сорока, собака, лиса, змея, то первая заметившая опасность птица обрывает журчание и подает отрывистый, но тоже негромкий сигнал тревоги. Этот сигнал подхватывают все находящиеся поблизости щурки и, не делая попытки отогнать хищника или вора, беспрестанно повторяют его, пока опасность не минует. И опять над рекой или оврагом слышится их благозвучный, успокаивающий говорок.

Действительно, в отношениях со своими врагами щурки очень спокойны и уравновешенны. Птицам, живущим колониями, вообще чужда агрессивность в той форме, в какой она проявляется у видов, гнездящихся отдельными парами и защищающих гнездовую территорию от вторжения сородичей. В колониях короткие ссоры бывают лишь из-за посягательства соседа на само гнездо (кража материала или яиц). Вообще же у щурок нет видимых причин для недовольства соседями, и жизнь в их поселениях протекает мирно. Но все-таки даже у таких общительных и миролюбивых птиц находятся поводы для безобидных воздушных поединков, которые скорее похожи на танец эльфов при солнечном свете, чем на птичью драку, тем более что тут нет зачинщиков и не бывает побежденных. Повиснув друг перед другом, сверкающие птицы лишь едва касаются крыльев соперника кончиками полетных перьев, вовсе не используя длинный и острый клюв. В их журчащих голосах нет сварливых нот или угрожающих звуков, и это делает сцену еще более похожей на утреннюю встречу двух друзей, в которой самцы находят какой-то выход избыточной энергии.

Особой приязнью отличаются отношения в семейной паре в гнездовое время. Гнезд щурки не строят. Это птицы-землекопы, и роют они в отвесных стенах обрывов, промоин и ям длинные, до двух метров, норы. В конце узкого, чуть изогнутого коридора выкапывается довольно просторная пещерка, под сводом которой могут свободно уместиться пять-шесть птенцов. Трудно сказать, кто из пары выбирает место для норы (кажется, самец), но копают ее обе птицы по очереди. Скорость работы зависит лишь от плотности грунта: в песке — побыстрее, в глине — подольше, в мелу пробить ход нужной длины еще труднее, но зато и служит он птицам годами. Щурки не очень настойчивые землекопы, и рытье у них чередуется с длительными перерывами. Каждая птица работает сколько хочет, но на долю самца по времени приходится вдвое-втрое больше, а по объему выброшенного грунта, может быть, даже вчетверо, чем на долю самки.

Самец и приступает к рытью с такой энергией и решительностью, словно намеревается завершить его в один приступ. Вцепившись в стену короткими лапками и опершись на развернутый хвост, он принимается долбить твердую глину чуть приоткрытым клювом, как бы выщипывая ее, с яростью дергает тонкие травяные корешки. Маленькая ниша на глазах превращается в штольню, птица забирается в нее и там работает уже в другом положении, выбрасывая искрошенный грунт лапками. Самка в это время сидит, прицепившись рядом с выходом, тихонько и нежно журча — все, мол, спокойно. Щепотки песка или пыли могут лететь из норы прямо ей на голову, она только щурится и отряхивается, не покидая поста. Вдруг самец, прервав работу, вылезает хвостом вперед, делает над обрывом широкий вираж, схватывает на лету какого-то жучка, преподносит его самке и снова забирается в норку. Поработав еще немного, уступает место в тоннеле ей, а сам занимает ее пост, негромко и ласково щебеча по-своему. На такую двухсменную работу уходит минут двадцать — тридцать, а потом оба улетают охотиться, стряхивая в полете приставшие к перу пылинки.

Красива внешность птиц, приятны голоса и восхитителен полет. Щурка выглядит чуть крупнее и стройнее скворца. Роста и стройности ей добавляют длинные клюв и хвост. Но ее вес на четверть меньше скворцового, и поэтому необыкновенно легок ее полет. Временами он, кажется, не требует никаких усилий, разве что держать крылья развернутыми. Когда на весь день разгуляется над степью неудержимый восточный ветер, часами висят над крутояром семицветные птицы, не шевеля крыльями. Налетая на стену обрыва, этот ветер тугой, невидимой волной выбрасывается наверх, и на гребне этой волны, распластав острые крылья, будто лежат сверкающие бирюзой, изумрудом, рубином парящие щурки.

Полет у них плавный, с короткими остановками, но без рывков и резких бросков. Он и стремителен и нетороплив одновременно. Великолепен синхронный полет пары, когда обе птицы то планируют крыло о крыло, то, разогнавшись несколькими энергичными взмахами, проносятся рядом, сложив крылья. Их охота похожа скорее на воздушные игры или состязания в ловкости, в разнообразии фигур пилотажа. В ней нет торопливости и погони и не бывает промахов. Ни у одного самого проворного, самого быстрого насекомого нет ни единого шанса увильнуть от клюва щурки. Особенно эффектно нападение снизу, которое завершается броском снайперской точности. Щурка, заметив издали летящую добычу, резко набирает высоту и скорость, а последние полтора-два метра проносится с прижатыми к телу крыльями, уверенно и аккуратно беря жертву кончиками клюва в рассчитанной точке траектории,— будто стрела вонзается в центр неподвижной мишени.

Добычу птица проглатывает целиком, лишь немного помяв ее клювом. В таком же виде отдает ее и птенцам.

В совершенстве владея искусством полета, щурка не испытывает потребности ходить, и, если бы не родительская забота, то, возможно, за всю свою жизнь птица не прошла бы пешком и метра. Однако за месяц, пока птенцы сидят в норе, каждый из родителей, нося им корм, просеменит по длинному лазу поболее километра. Причем идти и пятиться щурки, как и все постоянные или временные жители нор, могут с одинаковой скоростью, поэтому часто выходят из норы хвостом вперед.