Выход крестьян из общины на хутора — основной процесс аграрной реформы, начатой П. А. Столыпиным в начале прошлого века. Цель реформы лучше всего выражают слова самого Столыпина: сделать «крестьянина богатым, достаточным, так как, где достаток, там... просвещение, там и настоящая свобода. Но для этого необходимо дать возможность свободному, трудолюбивому крестьянину, то есть соли земли русской, освободиться от тисков... в которых он в настоящее время находится. Надо дать ему ... собственность».

Аграрная реформа начала свой отсчет с 9 ноября 1906 года — дня издания Указа о ней. И к 1 января 1916 года из общины вышло 2478 тысяч домохозяев с 16,9 млн. десятин земли (это составляло 26% общинных крестьянских дворов и 15% общинных земель). Но выход крестьян из общины продолжался и в первые годы Советской власти, причем весьма активно. Правда, в отличие от столыпинской реформы земля советским хуторянам передавалась не в собственность, а в пользование. В годы коллективизации хуторяне разделили участь всего русского крестьянства.

Отношение советской власти к крестьянскому землепользованию в 20-е годы, пожалуй, лучше всего можно выразить модным ныне словом «плюрализм». Естественно, «политика наибольшего благоприятствования» распространялась на государственные и коллективные формы хозяйства. По отношению же к так называемым «кулацким» хозяйствам темпы набирала политика «ограничения и вытеснения», переросшая в конце 20-х — начале 30-х годов в «ликвидацию кулачества как класса». Однако на первых порах советская власть если не поощряла, то не препятствовала восстановлению и развитию общинного землепользования. Это дало основание американскому историку М. Левину говорить об «архаизации» земельных отношений в первые годы советской власти.

Вместе с тем пролетарское государство, как бы взяв эстафету у царского премьер-министра Петра Столыпина, не запрещало крестьянам выходить из общины на хутора и отруба. Впрочем, все это продолжалось недолго. Перемолотые и переваренные в «котловане» коллективизации, по выражению Андрея Платонова, и общинники и хуторяне приобрели одну суть — стали колхозниками (по существу, полурабочими полугосударственных предприятий, каковыми были колхозы).

О том, что собой представляли в России хуторские хозяйства в 20-е годы, можно узнать из капитального исследования историка-аграрника В. П. Данилова «Советская доколхозная деревня: население, землепользование, хозяйство» (М., «Наука», 1977). Воспользуемся некоторыми данными из этой книги.

Земельный кодекс 1922 года предоставил хуторской форме землепользования равные юридические права с общиной, разрешив крестьянам свободный выход из нее — либо путем выделения из общины отдельных хозяйств, либо путем полного разверстания ее земель на хутора или отруба. Сведенные к одному участку земельные наделы избавляли крестьянина от чересполосицы, так называемого дальноземелья, и, конечно, от принудительного севооборота и общественного выпаса скота, характерных для общинного землепользования.

Индивидуальная форма землепользования в 20-е годы была широко распространена преимущественно в губерниях запада и северо-запада России. Но постепенно проникала и в центрально-промышленную зону. По числу таких хозяйств лидировала Смоленская губерния. Здесь в 1925 году хуторами и отрубами было занято 33,6% крестьянского землепользования (для сравнения: в 1917 году этот показатель составлял 16,9%). Много хуторов и отрубов было в Череповецкой (30,3%), Псковской (29,3%), Тверской (25,3%), Петербургской (23,8%), Новгородской (15%), Ярославской (13,8%), Омской (14,1%) и Иваново-Вознесенской (10%) губерниях.

За один 1922 год в 22 губерниях Европейской России из общины было выделено около 589,8 тысячи десятин. Более половины новых хуторов и отрубов образовалось в Западном регионе — 334,1 тысячи десятин. А с 1922 по 1927 год земельная площадь под хуторами здесь возросла на 732 997 гектаров и под отрубами — на 404 814. Это составляло в совокупности 16,3% земель сельскохозяйственного назначения.

Современники отмечали, что стремление к хуторской и отрубной формам землепользования в одинаковой степени проявлялось как у зажиточных крестьян, так и у бедняков. Первые таким образом надеялись упрочить, а вторые — поднять свое благосостояние, приспособить свое хозяйство к естественно-географическим и рыночным условиям. Не случайно подворная система землепользования в наибольшей степени получила развитие вокруг крупных городов и промышленных центров (так называемое гнездовое размещение хуторов вокруг таких центров). Это определяло и направление сельского хозяйства. В производстве хуторян важное место занимали высокотоварные технические культуры, такие, например, как лен. Было развито товарное масло-молочное животноводство. Большая часть хуторских и отрубных хозяйств перешла с трехпольного на четырехпольный севооборот с посевами картофеля и клевера. Урожай хлебов и продуктивность животноводства у хуторян были значительно выше, чем у общинников.

В Московской губернии хуторские хозяйства огородников располагались кольцом вокруг Москвы и других крупных городов. В Тверской губернии индивидуальное землепользование утвердилось особенно в Ржевском, Новоторжском и Кашинском уездах. По свидетельству земельного управления Иваново-Вознесенской губернии даже бедняцко-середняцкая группа подворников «является более денежной, чем коренное крестьянство».

Заметны отличия и в психологии крестьян-общинников и хуторян. Первые уповали на традиции крестьянского коллективизма и взаимопомощи, вторые стремились к тому, чтобы собрать землю «в один кусок», целиком при этом рассчитывая на собственные силы.

Тяга крестьян к хуторскому землепользованию, например, в Смоленской губернии была столь велика, что по десятилетнему плану землеустроительных работ (на 1925—1934 годы), утвержденному сессией губисполкома в ноябре 1925 года, разверстанию на хутора и отруба подлежало 69,9% всей площади землеустройства. Кстати, сталинское партийное руководство, разоблачая в 1928 году «смоленский гнойник» (перерождение и разложение руководящих кадров), обвинило губернскую партийную организацию в «правом уклоне», приписав ей и политику «хуторизации» крестьянских хозяйств.

Однако довольно активный переход к хуторской системе сельского хозяйства столкнулся с грандиозным сталинским планом сплошной коллективизации, при которой не оставалось места ни общинному, ни хуторскому землепользованию. Все угодья коллективизированных крестьянских хозяйств сводились в единый массив земли, передаваемый колхозам в «бессрочное (вечное) пользование». Этот «подарок» от государства не один раз мог заставить крестьян вспомнить давнее библейское изречение: «Бойтесь данайцев, дары приносящих». Земля была обложена такими непосильными госпоставками, что впору было отказаться от нее, да деться было некуда: по сути, произошло новое закрепощение крестьян — им не выдавали паспорта, а без этого документа устроиться на работу в городе было невозможно.

Чтобы как-то заинтересовать крестьян в колхозном производстве, им разрешили на правах личной собственности держать строго установленное количество домашнего скота и птицы, давался небольшой приусадебный участок земли, выделяемый на правах пользования из общественного земельного фонда колхоза.

Коллективизация стала первым этапом ликвидации хуторской системы сельского хозяйства. Многие хуторяне, как наиболее зажиточные крестьяне, попали под каток «раскулачивания», другие, спасаясь от беды, «самоликвидировались» и разбежались, кто куда. А хуторянин, вступивший в колхоз, оставался хуторянином лишь по месту жительства. Работать он должен был уже в коллективном хозяйстве на средствах производства, ему не принадлежащих.

•

Высшее партийное руководство было уверено, что после коллективизации начнется «великое переселение» хуторян в колхозные поселки. Коль скоро добровольного переселения не произошло, стали искать другие пути. Появился термин «стягивание». Если во время покоса копны сена стягиваются на волокушах в стога, то почему бы не начать хуторян «стягивать» в одну большую колхозную кучу? Но дело шло плохо. Как и в 1928 году, так и в 1937 виновники были найдены незамедлительно: «правотроцкистское охвостье». Для сталинского руководства уже вошло в привычку списывать собственные ошибки и просчеты на «троцкистов» и «бухаринцев».

Осенью 1937 года бюро Смоленского обкома ВКП(б) рассмотрело вопрос «Об организации хозяйственных центров колхозов». В протоколе заседания есть такая характерная для того времени запись: «Бюро Смоленского обкома ВКП(б) отмечает, что бывшее правотроцкистское руководство тормозило и срывало работу по организации хозяйственных центров колхозов, по стягиванию хуторских хозяйств колхозников в поселки... чем ослабляли темпы подъема и культурного развития колхозной деревни и организационно-хозяйственного укрепления колхозов.

Ликвидация последствий вредительства со стороны Облзу (Областное земельное управление. — Прим, авт.), райкомов ВКП(б) и райисполкомов, несмотря на указания ЦК ВКП(б) и обкома, проводится крайне медленно». (Приведенный документ и цитируемые далее в статье взяты в Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории.)

Второй этап ликвидации хуторов начался в конце 30-х годов сселением их в колхозные центры. Проходило все это в рамках широкой кампании против «разбазаривания общественных земель колхозов» — ее начало отмечено майским, 1939 года, Пленумом ЦК ВКП(б).

Трудовая дисциплина в колхозах катастрофически падала, крестьяне не были заинтересованы материально в подъеме общественного производства. И тогда власти решили исправить положение, но не экономическими мерами — не путем дополнительных ассигнований в сельское хозяйство, повышения заготовительных цен и снижения объемов заготовок, а введя санкции против личного хозяйства колхозников, которое изначально стало главным источником пропитания для семьи колхозника. Сталин посчитал, что если снизить и без того невысокую доходность личных хозяйств, то колхозники станут лучше работать в колхозах, то есть за те самые «палочки», как называли тогда в народе «трудодни».

По количеству домашнего скота большинство колхозников так и не поднялось до норм, предусматриваемых Уставом сельхозартели. Немалая их часть осталась «бескоровной». Что же касается приусадебных участков, то в ряде районов и колхозов их размеры, действительно, превышали уставные нормы. Было решено произвести повсеместный обмер участков, а выявленные излишки присоединить к общественному земельному фонду колхозов. Эти излишки составили 2 млн. 542,2 тысячи гектаров. Для сравнения: общая площадь под приусадебными участками колхозников равнялась в это время 8 млн. гектаров, а размеры посевной площади колхозов — 117,2 млн. гектаров.

Официальные документы того времени свидетельствуют, что особенно низкой трудовая дисциплина была у колхозников-хуторян. Живя на отшибе, они выпадали из-под повседневного пристального контроля местного начальства. Вот это и послужило едва ли не главной причиной партийного решения о сселении хуторян в колхозные центры. На словах же эта акция подавалась как проявление заботы о людях: дескать, сселившись в поселки, они сразу же приобщатся к благам «колхозной цивилизации».

Сселение хуторов, подобно сплошной коллективизации в начале 30-х годов, проводилось как форсированная кампания. На полную мощность заработал партийно-пропагандистский аппарат. В качестве примера приведем опыт белорусских организаций. Один только Жлобинский райком партии Гомельской области направил в колхозы 138 партийцев и комсомольцев. Особенно активным показал себя комсомол Белоруссии: свыше 30 тысяч комсомольцев, почти 2 тысячи комсомольских бригад занимались сселением хуторов и перевозкой домов. Пуховичский райком комсомола обязал комсомольцев-хуторян к 10 июля 1939 года перевезти свои дома в колхозные центры.

Было решено выделить сселившимся хуторянам пятилетний кредит (500 рублей на каждого домохозяина), а также лесоматериалы, гвозди, оконные стекла. Но из-за недостатка средств в государстве помощь получили немногие. Остальных, не спрашивая их согласия, по существу насильно, в несколько дней со всем скарбом свезли в поселки, словно им грозил пожар или нашествие полчищ хана Мамая. (Кстати, в годы фашистской оккупации для развертывания партизанской борьбы хутора оказались более удобны, чем крупные поселки.)

Всю работу по сселению хуторян взяло под свой непосредственный контроль высшее партийное руководство. Об этом свидетельствуют впервые приводимые нами в печати выдержки из материалов архивного фонда секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Андреева (в то время он ведал вопросами сельского хозяйства).

Из выступления А. А. Андреева на совещании секретарей райкомов, председателей РИКов и директоров МТС Смоленской области от 12 июля 1939 года: «Взять вопрос о хуторах, хотя у Вас с этим вопросом обстоит неблагополучно... Белоруссия в течение прошлого года смогла вывезти только 20 тысяч хуторов, за июнь месяц (имеется в виду 1939 год. — Прим, авт.) свезено 113 тысяч хуторов. При ваших, несомненно, отстающих темпах и у вас это дело реализуется не так сравнительно [плохо], как это было раньше».

В проекте постановления Бюро Смоленского обкома ВКП(б) (июль 1939) указывалось, что ЦК ВКП(б) в своем решении от 2 июля 1939 года «...совершенно правильно и своевременно отметил неудовлетворительную работу Смоленского обкома ВКП(б) и допущенные им ошибки по сселению хуторов и подготовке к уборке...», «помог областной партийной организации исправить эти ошибки и обеспечить выполнение решений Майского Пленума ЦК ВКП(б)». Признавалось, что «ЦК ВКП(б) правильно отмечает слабую работу первичных парторганизаций, слабую партийно-массовую работу на селе, в результате чего в Починковском, Глинковском, Пречистенском, Износковском и др. районах имеется большое количество коммунистов и комсомольцев, живущих на хуторах, которые не показали личного примера при сселении. Этим самым такие коммунисты и комсомольцы не только не оказали необходимой помощи в выполнении постановления партии и правительства местным партийно-советским и земельным организациям, а наоборот, своей медлительностью, а в отдельных случаях нежеланием (Ярцево, Кардымово, Смоленск) тормозили сселение хуторов.

Обязать секретарей райкомов ВКП(б) и комсомола:

а) разъяснить коммунистам и комсомольцам, живущим до сих пор на хуторах, необходимость переселения их в ближайшие 2—4 дня на колхозные центры. При наличии в отдельных случаях упорного нежелания сселяться, разрешать вопрос о партийности таких коммунистов».

За полтора года — вторую половину 1939 и 1940 год — основная часть хуторян была сселена (см. таблицу) и многие хуторяне-единоличники были вовлечены в колхозы. Только в Белоруссии за 1939 год в колхозы приняли до 20 тысяч единоличников.

Процесс ликвидации хуторов в некоторых районах сопровождался объединением мелких колхозов. С 1 июля 1939 года по 1 июля 1940 год численность колхозов по СССР сократилась за счет их укрупнения на 4 800 (например, в Калининской области — на 472, в Смоленской — на 230, в Ленинградской — на 361). Закомплексованное на мнимых преимуществах крупного социалистического производства большевистское руководство и не пыталось интересоваться оптимальными размерами крестьянского хозяйства, о которых в свое время говорил А. В. Чаянов, всемирно известный русский ученый-аграрник.

•

Но это ли было главным? Голанд Хантер, профессор экономики Гарвардского колледжа, бывший президент Американской ассоциации развития славянских исследований, и Янош М. Ширмер, сотрудник Пенсильванского университета, специалист по математическим методам экономического анализа, в книге «Негодные основы. Советская экономическая политика в 1928—1940 гг.», изданной Принстонским университетом в 1992 году, пришли к выводу, что если бы «советское сельское хозяйство в том виде, в каком оно сложилось к 1928 году, продолжало развиваться следующие 12 лет, то его уровень был бы значительно выше фактического».

Ликвидируя единоличные (в том числе хуторские) хозяйства, власти рубили тот сук, на котором держалась и могла держаться Россия.

Авторы: доктор исторических наук М. Вылцан (Институт истории РАН) и Роберта Маннинг, профессор Бостонского колледжа (США).