Зима выдалась на редкость "малоснежной, а после солнцеворота погода и вовсе сделалась похожей на засуху: дни стояли в меру морозны, тихи и ясны. Сначала за час до полудня, а потом все раньше и раньше тепловатое солнце поднималось над бором и чуточку согревало край большой поляны. Неподвижный воздух тут же начинал светиться множеством ледяных пылинок-искорок, будто был соткан из невидимых нитей, угадываемых лишь по сверкающим на них узелкам. Искрящаяся тишина почти не нарушалась попискиванием синиц и негромким перестуком двух-трех дятлов, от которого, наверное, и вздрагивали те нити, гасли и снова вспыхивали узелки-искорки.

Птиц вокруг поляны было, наверное, больше, чем летом. Но их влекла сюда не красота заиндевелых дубов и сосен, а щедрая кормушка, которую еще по первозимью устроил для них добрый человек, не ленившийся приходить сюда в любую погоду. Поползни, синицы, пухляки, дятлы знали время прихода своего благодетеля и за несколько минут до появления кормильца на поляне собирались возле столика, на который из кульков и мешочков вытряхивалась пища.

Человек, приносивший пищу, любил наблюдать за своими подопечными, знал каждого «в лицо» и потому был озадачен в последние дни исчезновением одной задиристой лазоревки и скромного пухляка. «Если это перепелятник,— думал он,— то мирной жизни на поляне конец, хотя следов ястреба поблизости не видно». Однако тем временем исчез один из трех красавцев снегирей...

Разгадка пришла лишь в начале февраля.

Ежедневный режим в «столовой» был однообразен: после кормежки наступал общий перерыв, во время которого на столик никто не садился. Отдыхали кто где, подремывали, перо чистили, не забывая поглядывать по сторонам. Спокойствие и мир без всяких условий устанавливались на полянке. Но в этот раз за полчаса до обычного перерыва вдруг всех словно ветром сдуло. Лишь седой дятел остался на столике, настороженно вздернув словно коротенькую пику острый клюв. Какие-то негромкие и неразборчивые звуки на поляне все же остались, но их внезапно прервал неподдельный кошачий вопль, после которого сверху снова полилось невнятное журчание с присвистыванием и повизгиванием. Так обычно начинают свои зимние певческие состязания сойки. Но человек потому и выбрал урочище подальше от поселка, что туда сойки не залетали надолго, да к тому же лесная птичья мелюзга в эту пору не боится расписных пересмешниц. Нет, то были не сойки...

Наставив клюв на вершину дуба, дятел словно перстом указывал на причину общего переполоха. Там, подставив солнцу светлую, почти белую грудь, пел бродячий хищник — большой сорокопут. Пел от хорошего настроения, вставляя в щебетание один и тот же полудикий кошачий вопль. Но не крик мартовского кота в тихом лесу напугал птиц, которые никогда в жизни его и не слыхали. Да если бы сорокопут просто сидел, молча греясь на солнышке, то и тогда ужас, овладевший посетителями кормушки, был бы не меньше, потому что для мелких лесных пернатых эта певчая птица так же страшна, как и профессиональный птицелов-перепелятник.

С осанкой, подобающей настоящему хищнику, широкогрудый и головастый, сидел он на сухом торчке, как строгий хозяин, изредка резко занося длинный хвост вбок — словно грозя тому, кто посмел при нем пошевелиться там, внизу. Стук палкой по стволу не испугал его, не заставил ни изменить вызывающую позу, ни замолчать. В щебетании и выкриках, раздававшихся сверху, не было ничего музыкального, даже просто благозвучного, но неясно слышались или угадывались то предсмертный писк синицы, то еще чье-то верещание, издаваемое в крайнем ужасе. У его немногочисленной родни, других сорокопутов, способность перенимать чужие голоса часто доходит до совершенства и их приятно слушать как певцов с хорошим вкусом. Этот же словно специально собирает что по-страшнее — последние вскрики своих жертв. А «кота» подслушал либо на кордоне, либо в лесной деревне, где охотился на воробьев.

В названии этой птицы нет ничего странного. Старинное толкование по созвучию с «сорока пудами» лишено смысла, так же, как и другое объяснение, что своим бормотанием сорокопут, словно сорока, плетет другим птицам путы. А вот внешнее сходство с сорокой настолько очевидно, что излишне искать иное происхождение этого названия. Мне дважды довелось видеть сорокопута с самолета — над снежной равниной и над черной осенней зябью. Я узнал его сразу, но первой мыслью было: «До чего на сороку смахивает!» А летчик, не знавший никаких птиц, кроме сороки, скворца и утки, увидев мелькание черно-белых крыльев, так и сказал: «Какая-то чудная сорока». Немцы называют сорокопута кустарниковой сорокой, французы — серой сорокой. У поляков он просто сорокач.

Зато научное название переводится с латыни как палач-караульщик. Караульщик — потому что добычу высматривает, не прячась, с видного места, откуда и бросается на неосмотрительную жертву: нападение сверху всегда удачливее, чем погоня, хотя за птицей сорокопут может гнаться более километра и схватить ее на лету, как хватает жука, охотясь на мышей и лягушек в густой траве, может зависать на места как пустельга. А «палач», наверное, за то, что нередко убивает сверх всякой меры и надобности. В этом отношении его просто не с кем сравнить. Ястреб-тетеревятник, забравшись в голодном отчаянии в утиный садок, хватает кого попало, но наевшись, уже не обращает внимания на остальных: живите! Сорокопут, очутившись в неволе и посаженный в мешок, где уже были щеглы, зеленушки и овсянки, за несколько минут оторвал головы всем таким же узникам, как сам. Про запас? Нисколько.

В тех местах, где он живет хотя бы временно, видят иногда не его самого, а словно бы про запас оставленную добычу: лягушонка, большого жука, ящерицу, насаженных на острые колючки белой акации, боярышника, шиповника. Охотник цепляет жертву на шип не абы как, а непременно головой вверх: мышь, например, часто вешает за ухо. Накалывает ради удобства разделки добычи, а где нет колючих деревьев и кустарников, управляется с ней по-ястребиному — на земле или на толстой ветке. Правда, запас всегда прячет от чужого глаза, а то, что остается на виду,— недоеденное и лишнее. Когда с добычей туговато, сорокопут съедает сколько может, оставляя от полевки одну-две задних лапки да коротенький хвостик. Если же мыши или ящерицы снуют повсюду, он ловит уже не от голода, а чтобы полакомиться изысканными кусочками: выклюет у жертвы мозг и оставит остальное мухам. Тем более, что летом эти остатки быстро высыхают под горячим солнцем, зимой — замерзают в камень, так что и кусочка не откусить.

Сорокопут смел не только с теми, кто слабее и меньше его. Он по-настоящему бесстрашен и может в одиночку не только постоять за себя и семью, но и отбить охоту интересоваться его жизнью даже у самых могучих крылатого мира, которым одного взгляда достаточно, чтобы парализовать волю мирной птицы. Он только тетеревятника остерегается. Да и на того покрикивает из-за куста. А с остальными...

Весной 1984 года пара сорокопутов поселилась на старой, но еще не заросшей сече в Хреновском бору на юге Черноземья, где много лет полновластными хозяевами жили орлы-могильники и вороны. Сорокопут выбрал место не по неведению: он появился на вырубке, когда ворон уже кормил своих птенцов, а орлица грела первое яйцо. Ни орлов, ни воронов он не счел даже ровней и первым делом задал им острастку, дабы держались от его гнезда стороной, и добился этого. Причем ворона, летавшая из соседнего квартала к реке, старалась даже не каркать в воздушном пространстве его участка.

Но сорокопуту этого показалось мало и, пока у него в гнезде не появились птенцы, он ежедневно в буквальном смысле терроризировал орлицу-наседку и на гнезде, и в стороне от него. Он по два-три раза на день прилетал на орлиное дерево, усаживался на макушку сосны над гнездом, выкрикивал свой боевой клич, воинственно размахивал хвостом и, доведя себя до отчаянности, камнем падал на спину орлицы, ударяя клювом в перья сложенных крыльев. А та, привыкнув к дерзким выходкам, даже не оборачивалась: прямо Слон и Моська птичьего мира. Зато вне гнезда царица побаивалась серого наглеца, который даже в присутствии орла беспрестанными наскоками не давал огромной птице вернуться на помост после утреннего туалета или кормежки, и целил клюнуть именно в голову. Самка сорокопута изредка сопровождала его в этих вылазках, но никогда не нападала на орлов сама. Потом выяснилось, что была она малость трусовата и пряталась в кусты от нападений своего же сородича, чернолобого сорокопута, знавшего хулиганские наклонности своих соседей.

Таков он, серый или большой сорокопут, и на Мещере, и в саксаульниках азиатских пустынь, в таежных лесах Канады, Карелии, Сибири. Пока семья и дети, две птицы рядом; кончились заботы — каждый становится отшельником, словно нигде у него никакой родни и не было.

В нашей стране водится много видов сорокопута. На снимке — большой сорокопут, которому посвящен данный очерк. На рисунках — другие виды сорокопута: серый (1), клинохвостый (2), чернолобый (3), длиннохвостый (4), самец и самка жулана европейского (5). На рисунке 6 — клюв сорокопута с характерным зубцеобразным выступом.