Как-то зимой школьникам большого донского села был задан вопрос, как помогают они зимующим птицам. Ответ был всюду одинаков.

— Синиц кормим.
— А кроме синиц?
— У нас только синицы, воробьи и сороки. Других птиц нет.

Пришлось показать в окно на двух небольших птиц с острыми хохолками, которые клевали у школьного порога раскрошенный и втоптанный в снег кусочек печенья. И весь класс, услышав, что эти свойские птахи — жаворонки, в удивлении прильнул к стеклам.

Был тот чудесный день в начале февраля, когда зима начинает снимать свою «шапку». Позванивали в садах колокольчики синиц, чимкали в густой сирени воробьи, что-то импровизировали сороки, а на обтаявших крышах начинали свою негромкую распевку хохлатые жаворонки. Они безвылетно живут всюду, где гнездятся, являя такой же пример оседлости, как вороны или дятлы, будь это в северной Африке, Поволжье, Прибалтике или Индии. Его с одинаковой вероятностью можно встретить в безлюдье Кызыл-Кумов и на оживленной окраине большого города, застроенной высотными зданиями. Он постоянно на виду в степных селах, станицах, хуторах и аулах. Правда, зимой, пока снегопады не укрыли землю и есть возможность кормиться семенами диких трав, хохлатый жаворонок независим и попадается на глаза не чаще, чем летом. Но после первой же снежной ночи парочки жаворонков появляются на дорогах и улицах и ведут себя с такой уверенностью и смелостью, будто жили здесь от рождения.

Держась и зимой семейными парами, эти птицы не проявляют взаимной привязанности, будто встреча их на одной улице случайна. И чем труднее с кормом, тем оба бегают подальше друг от друга. Сытые, наоборот, почти всегда рядом. В эту трудную пору их «рабочий» день длиннее, чем у других дневных птиц: начинается с рассветом и заканчивается в сумерках, когда уже нигде не видно воробьев и улетают на ночевку вороны. Ночь они проводят вместе, устраиваясь либо на кучке печной золы, либо на песке под обрывчиком, либо возле хлева, поближе к теплым кучам навоза. Холода они не боятся и спят, спрятав в густое перо ноги и клювы. А вот днем сильный мороз обжигает топкие жавороночьи пальцы, и птица, собирая крошки, ковыляет, словно калека, то на одной ноге, то на другой, поджав озябшую и опираясь на опущенное крыло.

Глядя, как безбоязненно семенит жаворонок буквально у ног пешеходов или стоящих на остановках пассажиров, можно подумать, что эта безбоязненность от той доверчивости, с которой относятся к человеку некоторые птицы, попадающие в города из совершенно безлюдных мест. Однако хохлатых жаворонков, целыми днями снующих среди людей, доверчивыми не назовешь. Они и в самые морозные или ненастные дни необыкновенно внимательны и осторожны, не уступая в этом отношении даже вороне. Стоит только остановить на птице взгляд и сделать осторожный шаг в ее сторону, как она на всякий случай отбегает от вас подальше, а то и перелетает на другую сторону улицы.

Жаворонок не привыкает к опасным ситуациям, но очень точно оценивает степень риска и никогда не взлетит перед несущейся на него автомашиной, а, подпустив ее чуть ли не на метр, быстренько, но с достоинством отбежит в сторону ровно на столько, чтобы не попасть под колесо. Не бежит в страхе прочь, а словно бы уступает дорогу равному. Присматриваясь к каждой соринке на дороге или тротуаре, он всегда успевает увидеть летящего над землей ястреба-перепелятника раньше, чем тот его, и так умело затаивается на открытом месте, что хищник без подозрений пролетает мимо. А вздумай он положиться на крылья, они не спасли бы его в смертельной погоне. Из-за этой осторожности сторонится жаворонок любого дерева. Если на его пути стоит лесная полоса, он никогда не полетит сквозь нее или даже в разрыв ниже вершин деревьев, а, круто взмыв перед зеленой стеной, лишит затаившегося там ястреба возможности ударить сверху. И только подкидыш-кукушонок заставляет его несколько дней рисковать жизнью. Тогда семья жаворонков кормит приемыша и на дереве, присаживаясь в момент кормления на ветку, где просяще пищит кукушонок.

У хохлатого жаворонка красивый голос, который не теряет благозвучия в любой ситуации. Даже негромкое предупреждение сопернику приятно на слух и звучит скорее как вежливая или даже робкая просьба уладить дело миром, нежели как прямая угроза, за которой следует нападение. Благодаря врожденной музыкальносгн хохлатый жаворонок, как пересмешник, более разборчив, чем такие таланты, как скворец или частая его соседка каменка-плясунья. Практически он может подражать любой певчей птице до абсолютного сходства, предпочитая простенькие мелодии отдельным звукам. От хорошей находки птица приходит в такой восторг, что повторяет ее раз за разом, день за днем, иногда обрабатывая ее на свой лад. Другое дело, что в его повседневном окружении нет хороших певцов, и, верный своему вкусу, он словно бы не слышит ни унылого тирликанья полевых коньков, ни самого бездарного и безголосого из своей родии малого жаворонка, ни серой славки, у которой, песню и песней-то не назовешь. Поэтому его легко, буквально за несколько минут можно научить свистеть «чижика-пыжика». И память музыкальная необыкновенна: через годы вспоминает, казалось бы, навсегда забытый напев.

Весной и летом пернатых певцов всюду множество — и высоких талантов и так себе. А осенью какие песни? Однако среди наших жаворонков есть и осенние певцы. Один — юла, лесной жаворонок, другой — хохлатый. Но юла попела на лесной опушке, а завтра нет ее. Хохлатый же, пока стоит погода, особенно в бабье лето, поет целыми днями и может зачаровать даже взыскательного слушателя. Еще дрожит в разогретом мареве степная даль, но тишина в ней такая, что шорох пересохших трав под сапогами кажется чересчур громким. И вдруг откуда-то издали в этой тишине возникает чарующе-нежная песня. В ней нет ни единой паузы, постоянно меняется сила звучания, словно то же самое марево то делает звуки едва слышными до неразборчивости, то пропускает их громкими и хрустально-чистыми. Поет птица на кочке, на проводе, на столбике, не взлетая. И эта осенняя тихая песня, как некоторые негромкие звуки природы, бывает слышна издали и вблизи одинаково.

Он и весной как-то не очень любит петь на лету, хотя его летные способности не хуже, чем у полевого жаворонка. Крылья у него необыкновенно широки, я в полете это придает ему сходство с летучей мышью. Может взлетать вертикально. Но летает мало. Больше на ногах. Прекрасно бегает, делая шаги шириной более двадцати сантиметров. А когда бежит под ветер — еще шире. Для него нет большего наслаждения, чем искупаться в сухом, сыпучем песке или пыли. А к воде относится почти с ненавистью и только в сильную жару при сухом корме летает или бегает на водопой. Корм берет только с земли. Сам почти круглый год питается семенами, птенцов же, которых выводит дважды за лето, выкармливает насекомыми.