Минул летний солнцеворот. Давно отпели свое соловьи. Но не стали тише теплые ночи, потому что набирают силу несметные хоры певчих насекомых. По межам и обочинам, стоя возле норок, пиликают лобастые сверчки. Длинноусые кузнечики забираются повыше, до макушек самых высоких деревьев. Стрекотание трубачиков, заполняя речные долины, глушит голоса медведок и цикад, а заодно и ленивое ворчание лягушек.

Зато на полянах и сечах сухого бора, где зной и тишина в полдень, там ни звука и в самую темную полночь, и при полной луне. Кажется, приложи ухо к земле и услышишь, как растущий гриб раздвигает скрипучие песчинки, чтобы к утру выставить под росу бледноватую шляпку. Бесшумен полет козодоев и сов, неуловимо на слух осторожное скольжение гадюк. Молча ткут тенета лесные пауки, беззвучно движутся в траве зеленоватые фонарики светляков... В таких-то глухих местах и удается послушать ночную песню лесного жаворонка — юлы.

Ночами поют соловей, варакушка, разные камышевки, скворец. Но их пение как бы заземлено: каждому нужна ветка, тростинка или иная опора. Юла в ночи поет только на крыльях, поднимаясь в темноте над лесом, как полевой жаворонок днем — над полем. Поэтому ее пение оставляет у любого слушателя неизгладимое — неземное! — впечатление.

«Полночь. Лишь вдали кричит ушастая сова или козодой мурлычет свою ночную песню; только кое-какие жуки жужжат и со свистом пролетают мимо. Как вдруг поднимается с земли неутомимый лесной жаворонок, точно во сне, и поет громко и чисто среди тихой лесной ночи, переливается трелями и, побуждаемый наплывом любви и песен, взвивается к сверкающим звездам, как будто днем к солнцу; и сердце странника следует за ним туда, куда за ним уже не может следовать взор. Нужно самому проходить в тихую полночь через такие пустынные места, нужно самому испытать на себе почти наводящее ужас спокойствие лесной глуши, чтобы понять силу, с которою эта милая птица овладевает человеческим сердцем. Надолго остановишься, слушая его, и невольно подумаешь, что он нарочно поднялся, чтобы порадовать своею близостью одинокого, покинутого человека, чтобы приветствовать его дружескими устами, чтобы подкрепить и ободрить его». Так написал о юле еще в 1861 году Альфред Брем.

Юла не редкость в птичьем мире, но послушать ее ночное пение удается нечасто. В первые мгновения оно воспринимается как что-то фантастическое: ведь в полночь все живые звуки раздаются из травы, с кустов и деревьев, а эти чарующе-таинственные переливы струятся откуда-то из-под звезд, с неба. И по силе их звучания трудно угадать, на какой высоте трепещет неутомимый певец, у которого и день-то, наверное, был не из легких, а он еще и всю короткую ночь тратит не на отдых, а на то, что все его соседи делают засветло.

На фоне блещущего звездами небосвода едва различима черная, пильчатая стена соснового леса, в которой нет ни одного дерева такой высоты, чтобы дотянулось оно острой макушкой туда, откуда, то замирая, то делаясь слышнее, льется баюкающий напев. Колено от колена отделяются ясными паузами, во время которых то будто синица в отдалении колокольчиком позвенит, то посвистит или пощебечет еще какая-то разбуженная птица. Получается, как запевала с подголоском. Но это вторят не разбуженные дневные певцы, а сама юла слабее чем вполсилы повторяет их голоса. Трепеща крыльями, она высвистывает свои знаменитые переливы, а потом скользит без взмахов, как бы отдыхая, и тогда вместо мягкого «юль-юль-юль-юль...» доносится до спящей настоящей синицы ее весеннее «ци-ци-фи, ци-ци-фи, ци-ци-фи...» На такое способны только самые большие мастера.

А поет ли, как прочие жаворонки, днем? Поет, да еще как! И под ласковым апрельским солнцем с прилета, и в июньское утро вместе с кукушками, и в самые первые дни золотой осени, когда бывают у природы минуты девственной, звенящей тишины речных долин и маленьких перелесков, когда лучи еще теплого солнца приглушены либо легоньким туманом, либо высокой наволочью. Поэтому может сложиться впечатление, что юле не нравится яркое и жаркое солнце. (Она и на самом деле нередко в середине дня под кустики, под деревья жмется.) Но скорее всего не в жаре и ярком свете причина тяги к ночному пению. Очень часто соседствует с юлой, гнездясь в бесхозных сорочьих и вороньих постройках, один из аристократов неба, гроза мелких птиц — чеглок. Этот маленький сокол-птицелов прилетает чуть ли не на месяц позднее юлы, улетает раньше ее, ночами не охотится. А днем при нем выше леса подниматься опасно, и, наверное, чтобы не рисковать головой, стала юла петь ночами. В неволе она может давать ночные концерты уже в конце зимы. Со времен Брема глухих мест, куда бы даже ночами не долетали грохот и свистки поездов, рев пароходных сирен, гул самолетов и лязг тракторов, наверное, и не осталось. Но не убавилось в мире лесных жаворонков, которые поют ночами, потому что все больше становится удобных для них полян и вырубок в старых борах, потому что на бывших песчаных пустошах поднялись молодые сосняки даже в тех краях, где сосна, любимое дерево юлы, никогда прежде не росла.

Юла не просто лесной жаворонок. Это птица соснового леса. Без сосны юла может жить лишь в неволе, а для продолжения своего рода она не может обойтись без этого строго-сурового, но доброго дерева. Ведь у сосны, если не случается в ее жизни сверхжестоких засух, как, например, в 1971—1972 годах на Русской равнине, не бывает неурожаев. А плодоносить она начинает в лесу лет с десяти, на просторе — еще раньше. Зимой сосна кормит вкусными и сытными орешками лишь белку и дятла, а весной в изобилии рассыпает их для всех желающих: птиц, мышей, муравьев. В солнечные дни до заката не прекращается в старых и молодых сосняках легкое, сухое пощелкивание: с негромким треском растопыриваются чешуи спелых шишек, освобождая крылатые семена, которые даже в дождливую погоду не прорастают недели по две, а в сухие весны — еще дольше. И выходит, что к началу гнездования юла бывает обеспечена прекрасным кормом, к тому же без нужды делить его с конкурентами. Из самой вкусной смеси юла прежде всего выберет любимые сосновые орешки, а уже потом примется за остальное.

А кроме того, юла, как и все остальные жаворонки, не любит сырости. Сосновый лес на песках — самый сухой лес. Там уже через сутки после могучего грозового ливня может установиться пороховая сушь. Так что тяга юлы к сосне вовсе не случайна.

Во внешности, взгляде, манере держаться у юлы на первом месте какая-то особая, нептичья кротость, которая уступает место безудержной смелости лишь весной, во время выяснения отношений со своими же. Самец без колебаний бросается на любого возможного соперника, который вторгается в воздушное пространство семейного участка, иногда, даже не имея намерения приземлиться на нем. Такому же нападению может подвергнуться и другая птица его роста, собирающая корм с земли: например, овсянка или зяблик.

Семьи лесных жаворонков насиживают яйца дважды в сезон, выращивая обычно в каждом выводке по четыре птенца. Гнездо пара строит вместе, насиживает самка, а кормят детей тоже оба. В промежутке между уходом первого выводка и вылуплением вторых птенцов семейные самцы поют с почти весенним азартом. Хор птичьих голосов в это время сильно редеет и слабеет, поэтому в уединенном месте днем или ночью можно послушать, как льется с вышины звучное «юль-юль-юль-юль... ля-ля-ля-ля-ля-ля... ю-ли, ю-ли, ю-ли...», за что и получила свое название милая птица, юла.