Уже стали тускнеть золотые копры под осинами и кленами, а дуб только начал ронять листву, прикрывая свой урожай от морозов и наполняя лес пряным ароматом грибной осени. Береза еще держалась, день ото дня становясь ярче и наряднее. А дни те были настолько тихи, что казалось, будто листья срываются с веток от негромкого перестука дятлов или сильных взмахов вороновых крыльев. Поэтому так неожиданно закончилась одна из ночей, все завалив почти теплым, густым снегопадом. Под сыроватой тяжестью как бы постройнели и немного расступились, опустив ветки, сосны. Исчезли запахи, яркие краски, звуки. Но зато стало заметно каждое движение. Вот медленно, невесомой соринкой, опустился на снег нежнокрылый комарик. И тут же из-под пригнутого куста лещины выпорхнула зарянка, склюнула того комарика и немного постояла на месте, как бы недоумевая: а был ли он?

Конечно, снег в разгар золотой осени еще не зима и не предзимье, но все равно немного странно видеть на нем и комара, и одну из самых ранних и лучших певуний весеннего леса. Хотя осень — это не самая поздняя пора, когда можно встретить зарянку в островных лесах и садах Черноземья. Не так редко остаются они в этих местах и на зиму. Причем остаются не какие-то обреченные калеки, а нормальные, здоровые птицы, по какой-то причине не пожелавшие лететь туда, где зима и мягче, и сытнее. Чем западнее, тем больше число таких смельчаков, а по всей Западной Европе зарянка живет оседло.

Правда, с началом снегопадов и морозов эти зимовщицы пристраиваются поближе к людям, живясь по лесным кордонам, по сельским и станичным подворьям, по дворам в больших городах, если и не для теплой, то для безопасной ночевки. С холодами у них и вовсе исчезает и без того несильная боязнь человека. Бывало, что ползимы зарянка жила возле уловистого рыбацкого места на лесной речке, смело шмыгая среди людей и подбирая возле лунок обрывки мотыля и червей. Но зима есть зима, и голод иногда заставляет птицу вытащить из мусорного ведра и попробовать «на клюв» даже крошечный обмылок туалетного мыла. А сильные, затяжные оттепели с теплыми ветрами, сгоняющие снег не только с открытых косогоров, но и в густых лесных урочищах, для зарянок как праздники. В такие дни оживает немало насекомых и паучков, и у сытых птиц даже остается немного времени для отдыха.

Но и в самую стужу зимующие зарянки стараются сохранить свою независимость. Они берут корм из любой кормушки, залетают в сенцы и подъезды, но совершенно не переносят неволи. Посаженная в теплой комнате в клетку птица упорно отказывается от еды и питья, не обращая внимания даже на мучных червей, беспрестанно бьется о прутья и обычно через несколько часов погибает. А в феврале, когда день прибавляет уже третий или четвертый час светлого времени, когда солнце начинает согревать темные бока деревьев, зарянки вдруг поголовно исчезают, видимо, начиная перелет в обратную сторону, откуда появились осенью. Так что не по погоде, а по календарю начинают они весенний перелет, где бы ни зимовали. У зарянки постоянная тяга к одиночеству. Двух птиц рядом можно лишь случайно увидеть возле гнезда в те дни, когда в нем растет новое поколение. В остальные сезоны птицы просто-напросто нетерпимы друг к другу. Хотя и в их жизни складываются обстоятельства, когда птицы словно бы понимают, что делить им нечего, и меняют неприязненные, даже враждебные взаимоотношения на почти дружеские. Если возле участка зимующей зарянки вдруг появляется соплеменница, птица-«хозяин» вначале предупреждает ее возбужденно-возмущенным цыканьем, тоненько присвистывая по-синичьи. Если это не действует, то раздается весенняя территориальная песня, но не в полный голос. Если и тогда пришелец не улетает, то «словесная» угроза сменяется нападением, хотя до настоящей драки дело никогда не доходит. Вмешаться в эти отношения и примирить «хозяина» с чужаком несложно. Надо лишь поставить возле границы участка кормушку, и буквально через час после неприветливой встречи обе сытые зарянки могут чуть ли не рядышком греться на обтаивающей крыше, пить по очереди теплые капельки, стекающие по темному железу. И если кормить их так же щедро, как мы кормим синиц, то обе до отлета сохранят мирные отношения.

Довольно миролюбивы самцы на весеннем пролете, останавливаясь после ночного пути в местах, где никто из них не собирается гнездиться: где-нибудь в маленьком городском садочке. Поют там, не враждуя, чуть ли не рядом друг с другом. Но, заняв гнездовой участок, самец не пустит туда третьего. Там весной и летом он будет петь один.

У этой птицы два очень удачных народных названия: зарянка и малиновка. Первое дано за вечернее пение, второе — за красивый малиновый перебор, который звучит в песнях самых искусников. Песня коротка и проста, но ее невозможно передать словами, как песни синицы, овсянки, соловья. Малиновый свист переходит в звенящую трель, которая замирает неоконченно, словно птица оборвала песню, чтобы попробовать новую, но спеть ее получше. Но и с новой получается то же самое, и со следующей: при одинаковом общем строе, громкости и продолжительности каждая чем-нибудь да отличается от уже спетых. Да и соседей нетрудно различить на слух. Один поет в чисто дроздовой манере, не делая продолжительных пауз. Другой, закончив простенький мотивчик, посидит немного молча, словно в раздумье, потом прощебечет следующий.

Короткая песенка чиста, как вода в лесном ручье, звучна и немного грустна. Этому впечатлению способствует какое-то задумчивое выражение птичьих глаз: черных, больших, круглых. Оно настолько гармонирует с минорным напевом, что спой его певец чуть быстрее или громче, как вмиг исчезнет все обаяние.

В разгар весны в хороших песенных местах утром и днем голос заряпки немного теряется в птичьей многоголосице, хотя и поет она не меньше других. Зато к вечеру, на самой заре каждого из певцов можно послушать и оценить по достоинству. Успокаивается ветер, никто друг другу не мешает, не перебивает, и вечернее пение зарянок звучит в лесу как убаюкивающее. Гаснет заря, и один за другим смолкают очарованные черноглазые певцы, а их последние трели звучат уже как частица вечернего покоя дубравы или бора.

Зарянка не пуглива. К поющей птице можно подойти совсем близко, и если хорошо оглядеться, то почти без ошибки можно определить место, где самка построит гнездо. Ровное, светлое место, чистый лес не для зарянки. В светлом редколесье есть где петь, но негде построить гнездо по всем родовым требованиям. Зато в овражистых, тенистых урочищах, в старых, заросших промоинах, густых, захламленных валежником местах пары останавливаются весной и остаются там на лето. И гнезда зарянки не строят открыто, а обязательно прячут их в какое-никакое укрытие: в широкое дупло, если оно не очень высоко от земли, в маленькую нишу у подножия пня или дерева, где ствол переходит в корни, в неглубокую пещерку под дерниной на краю дренажной канавы, в забытую поленницу, под кучу хвороста или корчеванных пней. Так что вся жизнь зарянки, кроме пения, проходит на самом нижнем этаже леса.

С первым выводком почти у всех пар обходится все благополучно, а вот вторых птенцов судьба часто меняет на кукушонка. К первому гнезду кукушки просто-напросто не успевают, зато второе умеют отыскать, как бы надежно и старательно оно ни было спрятано. А зарянки безотказно принимают кукушечьи яйца любой окраски и расцветки, в которых нет ни малейшего сходства с собственными: то, что находится в гнезде, самка считает своим. И среди всей дроздовой родни зарянка, пожалуй, чаще других становится воспитателем кукушат.