Перед самым утром, немного задержав рассвет и не дав разгореться заре, густой, незримо клубящийся туман лег на землю, утопив все, что росло и стояло на ней. Мелкими бисеринками оседал он на тенетах еще бодрствовавших паучат, крупными каплями повисал на оголенных ветках. Но вот тускловато-белым кругом обозначилось вставшее солнце, и тут же, редея, сам по себе без ветра стал исчезать туман, а вместе с ним исчезала и тишина. Автоматными очередями прострекотали в сосняке сороки, загомонили у сараев воробьи, а сверху донеслись тявкающие голоса галок. Там, в чистой, словно тщательно вымытой синеве, набрав высоту, уже летели, взяв курс на юго-запад, многоверстые грачиные караваны, и в каждом, как попутчики, несколько галок. И сами собой всплывают в сознании строки: «Поздняя осень. Грачн улетели. Лес обнажился, поля опустели...»

Именно грачиным перелетом после листопада, почти в предзимье заканчивается на Русской равнине грандиозное переселение пернатых. Может еще пролететь запоздавший гусиный косяк, встретиться у опушки стайка дроздов, но после грачей словно бы окончательно пустеет холодное осеннее небо. В этих стаях только взрослые птицы, которые еще летом расстались со своим потомством. Перед отлетом они долго по утрам наведывались в свои грачевники, и было в их поведении немного весеннего. Но днем, рассыпавшись на пустом, порыжевшем косогоре, они в своей молчаливой неподвижности напоминали отдыхающих пилигримов. К вечеру слетались на место общей ночевки, пока не настал тот день, когда неведомый нам сигнал возвестил «Пора!».

Только год от года все короче становится осенний путь грачей. Словно стали забывать птицы те места, где зимы теплее, чем на их родине. А многие из нас, крепко памятуя, что грач — птица весенняя, встретив его зимой, принимают то за ворону в одноцветном наряде, то за главу всего черного семейства — ворона. Да, были и остаются грачи гонцами весны. Но вот уже, примерно, лет пятьдесят граница их зимовок безостановочно отодвигается в направлении весеннего перелета, на северо-восток. Немало их стало настоящими оседлыми птицами, проводящими всю зиму возле собственных гнезд. В погожие дни такие пары подолгу сидят рядом с засыпанными снегом отяжелевшими постройками. А иногда, как было в особенно теплом декабре 1982 года, они же принимаются за ремонт и даже строительство новых гнезд, однако без того усердия, с которым работают весной.

Скорость расширения области зимовок довольно значительна: в Черноземье первых зимующих грачей, как событие, отметили в канун 1958 года, а через 12 лет грачей-одиночек уже видели в ночных сборищах московских ворон. Ныне же и в Саратове, и в Рязани, и в других городах Поволжья и Нечерноземья стали привычными зимними обитателями уже не сотни, а тысячи грачей, которые при изобилии корма довольно сносно переносят долгие ночи с тридцатиградусным морозом. Правда, для таких холодов они одеты немного похуже, чем вороны, и поэтому утром, покинув место ночевки, еще долго сидят на деревьях, подставляя лучам скупого солнца словно поседевшие за ночь спины: это инеем намерзло на воронёном пере птичье дыхание.

Такое изменение поведения грачей стало причиной одного перелетного парадокса; весной во многие свои поселения, расположенные северо-восточнее мест зимних скоплений, гнездящиеся птицы прилетают раньше, чем в грачевники, находящиеся южнее.

Когда в конце зимы снимается с места большая, в несколько тысяч птиц, грачиная зимовка, нестройная колонна растягивается на два, а то и три полетных часа. Почти непрерывным потоком, не сгущаясь и не прерываясь, летит такая сверхстая сначала вся в одном направлении, а по мере приближения к родным гнездовьям отворачивают от нее большие и малые отряды, прилет которых нигде не остается незамеченным. «Грачи прилетели!» Шумливое их племя чуть ли не с первого дня принимается за гнездовые дела и словно бы не узнает тех соплеменников, которые здесь зимовали, но малость замешкались с отлетом.

Как и большинство колониальных птиц, грачи необыкновенно привязаны к местам гнездовий. Они не любят больших, глухих лесов и никогда не селились в них, издавна предпочитая соседство с человеком. Десяток осокорей и кленов на маленьком кладбище, несколько ветел по берегу прудика или саврасовских берез у околицы, липовая аллея в старом парке — вот и все, что было нужно их общине. Теперь-то грачам селиться стало куда вольнее. Вдоль железных и шоссейных дорог, по полям вытянулись защитные лесные полосы, в которых прочно обосновались грачиные державы. Годятся для гнезд не только деревья. В первые послевоенные годы грачи мостили гнезда в балочных крышах, на кирпичных стенах сгоревших зданий. А когда железные дороги страны переходили на электрическую тягу, птицам по вкусу пришлись ажурные металлические опоры и фермы, к которым подвешивались провода контактной сети.

У грачей настолько сильна привязанность к местам, выбранным первыми поселенцами, что они и по сей день живут там же. Разрослись города, высокие дома закрыли горизонт, а землю между ними — асфальт, и, чтобы птенцов прокормить, приходится нынешним обитателям городских грачевников летать туда, куда их предки и не заглядывали. Но никак не хотят эти горожане переселяться к полям поближе. Во многих гнездах первые прутики давно истлели в труху, от ежегодной достройки становятся они непомерной тяжестью для деревьев, обламывая толстые ветки. Два, три и больше гнезд могут быть построены так близко друг к другу, что кажутся снизу одной постройкой, а насиживающие в них грачихи могут дотянуться друг до друга клювами. В центре Липецка есть ясень, на ветвях которого в свое время было 96 грачиных гнезд. И это, конечно, не рекорд. В степных малолесных районах не так уж редко вперемежку с грачами поселяются цапли, а в бесхозных грачиных гнездах выводят свое потомство кобчик, пустельга, кряква. В щелях между соседними гнездами устраиваются воробьи.

Грач исстари заслужил доброе к себе отношение. Весенний и осенний спутник пахаря, он спасает немалую долю урожая, уничтожая четвероногих и шестиногих врагов полей.

У одного из грачей, летевших с кормом к птенцам, под языком было набито полсотни клопов-черепашек и еще несколько жуков и бабочек. У другого во рту был комок из двухсот гусениц совки. Не упустит грач случая схватить мышь, хомячка, полевку. Весной 1956 года в Каменной степи грачи тамошних колоний вылавливали до десяти тысяч серых полевок за день. Когда в дубравах начинает злодействовать дубовая листовертка, оголяя только что распустившиеся дубы, грачи прямо по-синичьи собирают гусениц с веток.

Но есть в репутации этой птицы и темные пятна. Жалуются на нее бахчеводы Приазовья и нижнего Поволжья. Если в радиусе действия колонии посеяна кукуруза, с появлением ее всходов грачи, словно солдаты на учении, неторопливо шагая вдоль рядков, вытаскивают из почвы мягкие проросшие зерна, собирая с некоторых участков до трети посеянного. Протравливание зерна неприятными на вкус веществами не останавливает грачей. Набрав в рот, сколько уместится, летят они к воде и там полощут добычу, прежде чем вести ее к гнезду. Кое-где, узнав вкус рыбешки, собирая на заплеске погибшую мелочь, приноровились ловить живого малька на лету прямо из воды. Возле грачевников не поют полевые жаворонки: не могут эти поднебесные певцы отстоять свои гнезда от грачей. Разорению подвергаются гнезда фазанов, куропаток, перепелов и других гнездящихся на земле птиц. Несдобровать и новорожденному зайчонку, если его найдет грач. А когда колония обоснуется возле жилого дома, ее шум выводит из себя даже самых терпеливых людей.