Большого труда стоит весне разбудить от богатырского сна поздний дуб. Давным-давно отцвели первоцветы, осыпались лепестки диких яблонь и груш, сухим туманом лег на тропинки осиновый пух, оделся листвой ранний дуб, а от позднего все еще нет настоящей тени. Коробятся под жарким солнцем прошлогодние листья, тусклые и пыльные. И если бы не солнечный луч, не заметил бы я возле замшело-трухлявого пня блестящий браслет, почти такого же цвета, как листья под ним. Но не успел наклониться и протянуть к находке руку, как ожило и разорвалось кольцо и словно протекло сквозь пересохшую ветошь. Исчезло без шороха, не шевельнув ни былинкой. Было ли оно на самом деле или показалось?

Даже в разгар весны, когда никому из лесных обитателей не сидится на месте, когда и ночных и сумеречных охотников тянет на солнышко, встреча с лесной безногой ящерицей-веретеницей — редкая удача. У того, кто не знаком с этим существом, при первом взгляде на него возникает одна мысль: «Змея!» А сходство лишь в том, что и у веретеницы, и у змеи нет ног. Веретеница не по-ящеричьи стройна и роста змеиного, но нет у нее ни змеиного изящества, ни змеиной гибкости: может свернуться кольцом, но не может сложиться ни вчетверо, ни даже пополам, а тем более завязаться хитрым узлом.

Все змеи от рождения до смерти не закрывают глаз, а веретеница крепко зажмуривается, когда спит или роется в земле. Зевает после сна, как никогда не зевают змеи. У змей нет и намека на ушные отверстия, и они безнадежно глухи. У веретеницы есть уши, маленькие, как булавочные проколы по бокам головы, и она ими неплохо слышит: поворачивает голову на слабый щелчок пальцами. Хвост у змеи острый и короткий, а у веретеницы он составляет половину длины тела. Он и гибкий, как ивовый прутик, и ломкий, как хвостик молодой морковки. Схваченная за хвост ящерица судорожными рывками ломает его на куски, оставляя их хищнику, а сама благополучно скрывается. Других способов спасения жизни у нее нет: укусить или хотя бы царапнуть врага нечем. Я видел однажды, как совсем по-кошачьи молодая ласка играла с обломком хвоста. А ее покалеченная жертва успела заползти под валежину. Наигравшись с добычей и съев два куска, зверек и не подумал разыскивать саму ящерицу. Отсюда, по-видимому, научное название веретеницы — змея ломкая. «Ломкая» — верно, «змея» — ошибка двухсот-двадцатилетней давности.

Стихия веретеницы — тонкий пограничный слой между верхними и нижними этажами леса, между его видимой и невидимой жизнью. Это — где совсем тонкая, где потолще — подстилка из опавших листьев, хвои и травяной ветоши. Там она — как рыба в воде: ползает, не увидишь ее и не услышишь. Правильнее сказать не ползает, а роется, буравя слежавшуюся прель и рыхлую почву под ней. Ей для нормальной жизни нужна постоянная теснота, как дождевому червю. И выползая на утоптанную тропинку, она подвергает себя большому риску. Змея такую полоску открытой земли мигом перемахнет, веретеница будет дергаться, словно в агонии, бросая тело вправо и влево и почти не продвигаясь вперед. Стоит, однако, поставить на ее пути прутик, как она, почувствовав опору, быстро переместится на собственную длину. Дело в том, что веретеница от кончика морды до кончика хвоста одета чешуей, одинаковой и на спинке, и на брюшке: блестящей, гладкой, как полированной. И в такой чешуе можно ползти, только опираясь на что-нибудь боками. У змеи же широкие брюшные чешуи могут действовать как коротенькие ножки.

Чешуя змей и ящериц не растет вместе с животным, как у рыб. Она даже мешает росту и к тому же снашивается, и ее надо менять один или несколько раз в сезон. Взрослые веретеницы линяют раз в году, и получается это у них и не по-ящеричьи, и не по-змеиному. Даже у самых коротконогих ящериц старая «кожа» сходит лоскутами, ошметками. Змеи выползают из нее, выворачивая наизнанку на всю длину. Веретеница тоже снимает поношенную одежку разом и целиком, но не выворачивает ее, а сдвигает с себя, как чулок. Поэтому сухой чехлик-выползок как наконечник для карандаша. Происходит это весной, примерно через месяц после пробуждения. Чешуя на ящерице взъерошивается, придавая ей вид заболевшей. Она медленно ползает, разыскивая щель потеснее между корнями, под упавшим стволом, в которую протискивается, освобождаясь от прошлогоднего одеяния. Выползает из него не голая, а в свежей чешуе, которая на спине и боках блестит, как лакированное ореховое дерево. Чешуя тонкая, но удивительно прочная: почти полгода роется веретеница в песке и земле, а осенью ее покров лишь чуть тусклее, чем был после линьки.

Веретеница вроде как даже любит тесноту. Иногда затискивается под такие отлупы коры буреломных деревьев, где, казалось бы, муравью не разбежаться. В несыпучем песке, в крупитчатом лесном черноземе она проделывает ходы-норки, раздвигая податливый грунт головой. Сила у нее немалая: сама едва толще карандаша, веретеница так может напрячь свое тело, что ее, как карандаш, можно уравновесить на лезвии ножа. В таком состоянии она производит впечатление неживого предмета. Нора у нее вроде временного жилья. В норе она может довольно проворно ползать хвостом вперед, упираясь боками в извивы ходов. Прежде, чем покинуть свое убежище, веретеница высовывает из него голову и долго-долго, не шевелясь, смотрит на мир. Чуть что, малейший намек на опасность — и голова мгновенно исчезает.

Плавает неплохо змеиным стилем, но изгибается сильнее и плывет быстрее, чем змея такого же размера. Весной переплывает большие лужи или придорожные канавы, а не ползет в обход.

Может нырять и оставаться некоторое время у дна.

В сухую погоду, когда подолгу не бывает дождей и рос, ищет веретеница воду, чтобы напиться. Она терпеливо переносит жажду, но пить ей необходимо, хотя ничего сухого в рот не берет. Пьет своеобразно: не сосет воду по-коровьи, как змеи или голуби, а осторожно-осторожно дотрагивается чуть раздвоенным языком до капельки росы или дождя на травинке, на упавшем листочке и, словно смакуя, не спеша всасывает всю без остатка. Маленьким бывает достаточно и такой крошечной росинки, от которой и паутинка не провиснет.

На охоте веретеница нетороплива, ползая, как слепец без поводыря и посоха, тщательно прощупывая путь языком. Язык длинный, но не похож на змеиный, хотя назначение его то же: определять, чем и кем пахнет путь. Прикосновения языка мгновенны и нежны, от них не ёжатся слизни и дождевые черви — повседневная добыча веретеницы. Быстрая и проворная добыча — бегуны и прыгуны не про нее. А медлительного слизня она обстоятельно прощупывает языком, неторопливо примеряется, как лучше схватить, и аккуратно берет его маленьким ртом с мелкими-мелкими зубами, после чего начинает заглатывать живьем. Зрелище это у меня всегда вызывает сочувствие, но не к жертве, а к ящерице: настолько мучительным и трудным для нее кажется этот процесс со стороны. Животное прямо-таки корчится, заглатывая добычу, которая, казалось бы, сама должна проскочить в его утробу. И все-таки у такого медлительного и неловкого охотника может оказаться в зубах и лягушонок, спрятавшийся от дневной жары под лесную подстилку. Веретеница довольно умеренна в еде. Да и зачем много есть, когда не надо гоняться за добычей и бороться с ней, одолевая? Проглотив одного-двух слизней или червя, она и не смотрит на других, хотя бы они и ползали через нее, и несколько дней ничего не ест.

Веретеницы-самцы покрупнее и помассивнее самок. Наверное, приходится применять силу, чтобы отстоять право на продолжение своего рода. И окрас у них немного иной: спина потемнее, а по ней в два ряда мелкие, с просяное зерно, голубые пятнышки. Низ тела у всех окрашен одинаково, в черно-свинцовый цвет. А вот детеныши наряднее и красивее своих родителей — серебристые, с узкой черной полоской на спине. А на темени эта полоска расширяется, как булавочная головка. Рождаются они в конце лета либо в самом начале осени. Мать не откладывает яйца, бросая их на произвол судьбы, как ее соседки — четвероногие ящерицы, а вынашивает в своей утробе, пока не приходит момент вылупляться из них детенышам. В этом немалый шанс на спасение потомства от лисы, которая умело разыскивает и выкапывает зарытые яйца черепах, змей, ящериц.

Маленькие ящерки, только явившись на свет, ростом не длиннее и не толще цыганской иглы, тут же расползаются в разные стороны, готовые к самостоятельной жизни без всякого присмотра и обучения. Новорожденные разыскивают добычу по своему росту и силенкам — самых мелких слизней и дождевых червей. Хватка у них уже как у взрослых: иной слизнячок, спасая жизнь и пытаясь вырваться, даже тащит ящерку за собой, но та, цепляясь хвостиком за что придется, не выпускает его и одерживает первую победу.

У одной матери может быть и десяток, и полтора, и два близнецов. Будут жить, прячась от дневного света и от света звезд, пока не повзрослеют. Довелось мне встречать немало взрослых веретениц, но их детенышей никогда не видел на воле, в природе. И чтобы узнать жизнь ящериц «от яйца», пришлось вырастить и выкормить два их выводка, по дюжине каждый, на своем подоконнике, а потом выпустить туда, где нашел их матерей.