В последнюю летнюю ночь, после жаркого бездождья, приглушенно рокоча, играя багровыми сполохами, без ветра проплыла из-за Дона туча-великан и разразилась грозовым ливнем. Утро нового дня проснулось по-летнему теплым, но по-осеннему туманным. На каждой травинке, на листьях деревьев, на сосновых иглах и кончиках шишек повисли тяжелые чистые капли. И, не спускаясь к лужам, пили воду тех капель лесные птицы, тихонько перекликаясь друг с другом.

Тих был лес и тиха вода в маленькой речке: ни рыбешка не плеснет, ни утка не крякнет. Серой беззвучной тенью опустилась у берега цапля, защебетали в никлых тростниках касатки, но ничего не изменилось от этого на сонной реке. Однако тяжелая сонливость, висевшая над берегами, мгновенно пропала, как только просвистел зимородок, усевшись на низеньком лодочном столбике. В сероватом полумраке рассвета из всего его пестрого оперения выделялись только белые пятнышки позади глаз, а ярко-оранжевая грудка, синие крылья и голубая спинка выглядели тускло-серыми, словно отсырели от густого тумана. Посидев на столбике, зимородок перелетел на другой берег, потом вернулся и замер на ольховой веточке, склоненной к речной струе. Что-то не ладилось в такое утро с охотой, и птица то и дело приседала в нетерпении, вздергивая хвостишко, перелетала с места на место, но, не высмотрев верной добычи, будто задремала на том же столбике.

А солнце уже поднялось за туманом, разогнало белесую мглу, и его первый луч сразу преобразил мир, вернув ему все краски, да еще добавив к ним сверкание искр в дождевых каплях. Тут же обрадованно свистнул-пискнул зимородок, бултыхнулся со столбика в воду, выскочил и помчался над рекой, сияя бирюзовой спинкой, словно синий огонек. Повис на месте, трепеща крыльями, у крайних лопушков, прицелился и, камнем упав в маленькое оконце среди круглых листьев, схватил одну из красноперок-маломерок, поднявшихся к первому лучу из зеленоватой глубины...

Эту птицу редко удается разглядеть вблизи, но с первого до последнего дня своего пребывания на реке она — самое яркое украшение тихих вод. Поселяясь в людных местах, зимородок осторожен и умеет, несмотря на яркость и пестроту оперения, оставаться незаметным. На маленьких реках с незатоптанными берегами он доверчив, открыто носит рыбешку в гнездовую норку, присаживается на кончики рыбацких удилищ, охотится возле лодок, где рыбаки прикармливают рыбу. Он даже нору может выкопать во дворе жилого кордона, если не найдет на приглянувшемся добычливом, рыбном месте с чистой водой и хорошими приездами для подкарауливания ни одного подходящего обрывчика. Когда низовья Воронежа стали водохранилищем, затопившим десятки километров обрывистых берегов, прилетевшие весной зимородки оказались в почти безвыходном положении. И один из них начал долбить нору в стене ямы, которую лесник копал для нового погреба. Уходил отдыхать человек — синей ракетой вылетал из кустов опушки зимородок и торопливо принимался за работу. Но достаточно было срезать на два штыка лопаты край оплывшей блиндажной ямы в десяти шагах от погреба, как птица-землекоп, будто поняв, что там будет спокойнее и надежнее, принялась за строительство на новом месте.

Одним бывает достаточно обрывчика всего в полметра над уровнем воды, а другие предпочитают гнездиться на обрывах орлиной высоты. Не найдя подходящего берега, зимородок и в стороне от воды что-нибудь пригодное найдет: весеннюю промоину, яму, где брали песок или глину, глыбу лесного выворотня в ольховом лесу или низинном бору. Даже на легких грунтах нора редко бывает длиннее метра. В осыпающихся песчаных обрывах нора редко служит более одного сезона. В крепких глинах птицы используют ее годами, в донских мелах — десятилетиями.

Для нас привычно связывать слово «гнездо» с уютной, мягкой, сухой колыбелью. В норе зимородка почти всегда сыровато и нет никакой дополнительной вентиляции. На дне земляной пещерки без всякой подстилки лежат шесть-восемь яиц. Они, как и у других птиц-норников, чисто-белого цвета без всякого рисунка и удивительно напоминают идеально окатанные огромные (с небольшой грецкий орех) жемчужины, скрытые под землей от прямых лучей солнца, чтобы не погасла в них нежная розовинка, просвечивающая сквозь тонкую и гладкую скорлупу. И совсем голышом, без единой пушинки вылупляются из яиц птенцы, одеваясь пером поздно и медленно, покидая нору почти в четырехнедельном возрасте.

Долгое время зоологи не видели в семейной жизни зимородков ничего особенного. Семейная пара: самец и самка, одна или две норы, дюжина птенцов в сезон. Однако орнитологи Окского заповедника, перекольцевав множество зимородков и отловив их повторно, установили, что такая семья вовсе не норма для вида. Нередки семьи из самца и двух, а то и трех самок. Так что он один за гнездовый сезон может стать отцом четырех — шести выводков. А в западной половине ареала некоторые самки откладывают яйца трижды. И отец каждому выводку уделит заботы сколько в его возможностях: он и насиживает, сменяя самку, он и греет, он и кормит. Иногда пропитание выводка целиком ложится на него.

Зимородки кормят птенцов тем же, что едят сами: рыбой. Влетая в нору, птица держит рыбешку в клюве всегда головой вперед. Так и по узкому проходу удобнее просеменить в сразу сунуть ее в открытый рот птенца. Все птицы, выкармливающие птенцов, как-то соразмеряют величину добычи с ростом птенца. Маленьким дают кусочки поменьше, понежнее, большим — как себе. Зимородок может сунуть слепому птенцу уклейку или красноперку, которая длиннее самого малыша вместе с его клювом. Бывает так, что рыбешка наполовину, а то и более торчит изо рта голого и слепого птенца, едва вмещаясь головой в его желудке. Наверное, особого неудобства птенец не испытывает, и окунек или плотвичка, постепенно перевариваясь, в конце концов целиком исчезают в его утробе. Бывают, однако, и трагические случаи, когда птенец получает не по росту крупную и толстую рыбешку и, с усилием заглатывая ее, душит сам себя. Изредка, может быть, на безрыбье, зимородки ловят головастиков, водных насекомых, бокоплавчиков и даже мелких моллюсков. Добычу высматривают либо с ветки, с наклонившейся камышинки, с высокого пенька на бобровом пруду, либо повисая над водой в трепещущем полете на месте, и бьют ее с одинаковой точностью и в ясную погоду, и в проливной дождь.

Полет зимородка стремителен и прямолинеен. Птица может, трепеща крыльями, на несколько секунд остановиться в воздухе, но резко изменить направление полета ей почти нечем, и несется голубоспинный рыбак над речной гладью, будто выпущенный из пращи. Однако сквозь лесную чащу, не набирая высоты, зимородок проносится также уверенно, как и над открытой водой. Кажется, что он великолепно знает свой участок и у него существует нечто вроде памяти дороги, как у мелких зверьков. Еще не видя небольшого, как оконце, проема в стене ольхового леса, птица начинает закладывать пологий вираж и, не сбавляя скорости, подлетает к какой-то «своей» веточке, на которой любит отдыхать, не привлекая внимания своей красотой. Будто весь полет, заход на посадку и сама посадка управлялись автопилотом.

Зимородок на Русской равнине не задерживается, не остается даже до ранних заморозков, хотя бывали случаи, когда птицу видели на незамерзающих быстряках и в середине зимы. Он и весной возвращается не первым, и настоящей золотой осени не видит, и приветливые дни бабьего лета проходят на речных берегах без него.