В один из первых весенних (и уже давних) визитов к знакомому ястребу-тетеревятнику тихое голубое утро преподнесло мне неожиданный подарок. Лес был еще по-зимнему прозрачен, и лишь увешанные пушистыми сережками осины отбрасывали легкую тень. Желтоглазая хозяйка овражистого урочища спокойно лежала на гнезде, перебирая крючковатым клювом перья и пуская по воздуху белые пушинки. На соседнем с ее березой дереве распевал какой-то отчаянный зяблик, а с другой стороны без умолку отзванивала синица. И вдруг этот бойкий перезвон внезапно оборвался, а привыкший к нему слух уловил приглушенное, но явственное постукивание дятла. Плотницкие работы у всех местных дятлов только-только начинались, и мне захотелось подсмотреть, как лесной мастер закладывает новый дом.

Шагах в двадцати от ястребовой березы стояла мертвая осина, настолько изъеденная грибами, что ее древесину можно было ковырять ногтем. Вернее, это было уже не дерево, а пятиметровой высоты пень с остатками полуистлевшей коры. В нем и прежде гнездились дятлы: излом проходил по старому дуплу. Но к началу работы я не успел: новый владелец этой недвижимости стучал внутри ствола, у подножья которого светлела негустая россыпь кремоватых, в грибных прожилках щепочек.

Удача была в другом. Когда я, не сводя глаз с отверстия дупла, отошел немного подальше, чтобы не пугать строителя, из летка выглянул дятел. Быстренько осмотревшись, он тут же нырнул обратно. Выбросив две порции щепочек, он с усилием выбрался через узкий выход наружу и улетел попить кленового сока. Это был вертлявый или, по-книжному, средний пестрый дятел, довольно редкий обитатель старого, подзапущенного чернолесья.

Вертлявым он назван за какую-то не свойственную дятлам непоседливость. Разыскивая корм, осматривая стволы, ветки и веточки, он нередко ведет себя и вовсе на синичий манер. Его можно без всякой натяжки считать самым нарядным и красивым из местных дятлов. Семейным укладом он не отличается от своей пестроперой родни, но в паре не вдруг отличишь, кто самец, кто — самка, потому что рисунок и расцветка наряда у них почти одинаковы, и самка выглядит даже понаряднее. У большого и малого пестрых его собратьев носить красную шапочку или ленту — привилегия самца. Вертлявые красноголовы оба, но у самца нет той нежной желтизны, которая разлита по боковым перьям его подруги.

До этой встречи вообще ни разу не доводилось видеть вертлявого не только за строительством, но и за повседневным занятием всех дятлов — долблением стволов.

Строитель долго не возвращался. Значит, пара не спешит, и можно, навещая ее хотя бы через день, узнать, что в этой семье — как у других дятлов, что — иначе. Но и половину следующего дня дятел не подлетал к осине. Он покрикивал за деревьями, барабанил на сухой ветке, но словно забыл о том, что дом не достроен. Что случилось? Ужели тетеревятник ощипал вторую птицу поутру? Ведь у него отношение к ближним соседям такое же, как и к тем, которые живут на другом краю леса... Может, птиц насторожило мое любопытство? А может быть, сам плотник, поковырявшись в трухлявом стволе, усомнился в его надежности: не выстоит он до конца, и растить в нем детей рискованно? Правда, немного утешало то, что возле пенька, на котором ястреб любил ощипывать добычу, не было перьев дятла.

Поиски нового дупла ничего не дали: в урочище просто не было подходящих деревьев. За две недели под осиной не прибавилось ни одной свежей щепочки (все прежние я убрал). А события в ястребиной семье быстро стерли досаду...

Уже летом, придя проводить готовых к вылету голубоглазых ястребят, я пошел и к осине: не занял ли кто-нибудь не доделанное дятлами дупло? Но, опередив меня, к стволу подлетел сам дятел и быстренько, не залезая внутрь, отдал корм птенцу. Судя по расходу материалов, в том дупле могло хватать места лишь крошке лазоревке. А в нем росли четверо дятлят, с которыми вместе ночевал там же и их родитель. Тогда и возникло подозрение, а не словчил ли этот красавец: немного подработав и расширив старое дупло малого дятла, он обзавелся новым жильем всего за несколько часов. Проверить это предположение было нетрудно, но лесники спилили полуистлевший обломок вместе с дуплом раньше, чем я пришел к нему с пилой.

Лишь через пять лет в этом же самом урочище такой же дятел доказал, что изобретательность дарована не только богам.

Подцепившись к выходу прошлогоднего дупла малого дятла, он с какой-то опаской и любопытством то и дело заглядывал внутрь бесхозного, но все-таки чужого дома, в который не мог забраться, потому что ростом-то был покрупнее прежнего хозяина. Он с вороватым видом озирался по сторонам, заскакивал на другую сторону ствола и снова пробовал заглянуть в дупло. И нормальное его поведение даже стало казаться воровскими ужимками: как бы кто не застиг его за недостойным занятием.

Но словно убедившись, что никто не подглядывает, дятел стал торопливо расковыривать узкий леток и вскоре нырнул в дупло. Тотчас выглянул оттуда, и уж тут сходство со взломщиком стало неотразимым. Даже взгляд показался настороженным...

Став владельцем дарового дома, дятел, не мешкая, начал подгонять помещение под свою мерку. Он торопливо стучал внутри, скалывал и выбрасывал щепочки. Потом его сменила ненадолго самка. Потом опять долбил он, и все было завершено, когда солнце висело еще довольно высоко. А на подсохшем спаде белела россыпь щепочек, которые все можно было бы уложить в три-четыре спичечных коробка. Дом был готов! Свежий, чистый, надежный.

Вообще-то в животном мире многие пользуются чужим жильем как собственным, иногда немного перестраивая или подновляя его по своим нормам и вкусам, а чаще обходясь без переделки и ремонта: как досталось — так и ладно. Дятлы же в этом отношении весьма щепетильны: каждую весну пара готовит новое дупло. И пусть в том же стволе, где идет работа, есть прекрасное жилье прошлогодней постройки, вырубленное этой же парой или бывшее кому-то из нее колыбелью, птицы, как бы они ни спешили, старательно сделают новый дом. Зимовать, ночевать они могут и в старых дуплах, но птенцов вырастят обязательно в свежем, где нет пухоедов, клещей или иных квартирантов-захребетников, которые, расплодившись стократно, будут заедать и самих хозяев, и птенцов. А новый дом в этом отношении стерилен.

Может быть, потому, что много лет не удавалось застать вертлявого дятла за работой, я никак не мог найти его жилое семейное дупло: ведь раздвинуть стены да расширить вход в полугнилой древесине можно, наверное, и за полчаса. Лишь однажды нашел я его дупло, сработанное от начала до конца самим вертлявым. Строительство его заняло почти три недели и далось паре нелегко. Дело в том, что у этого дятла, в отличие от большой и малой родни, форма клюва ближе к шилу, чем к долоту, и ему трудно долбить, особенно если приходится пробивать даже тонкий слой здоровой древесины, чтобы добраться до изъеденной грибами сердцевины. Иногда вертлявый, не найдя на своем участке ничего подходящего, пытается «прицениться» к уже занятому дуплу, но безуспешно. Он довольно трусоват, и маленькие хозяева — синицы, лазоревки, белошейки, не говоря уже о поползне, отгоняют его без посторонней помощи. А скворец выгоняет его и из собственного гнезда.

Основной корм вертлявого дятла — насекомые. Он собирает их со стволов, с веток, листьев, ловит на земле и даже в воздухе, на лету. В дубравах российского подстепья, где много деревьев рано распускающегося дуба, вертлявые дятлы чуть ли не полтора месяца живут на легкой и обильной добыче — гусеницах и куколках зеленой дубовой листовертки. Едва в этих лесах развернутся первые листочки, как их начинают объедать и скручивать гусеницы крошечной, похожей на зеленокрылую моль бабочки. Начавшие было густеть кроны снова пропускают солнечные лучи к травам, светлее и суше становится в дубравах. В тихую погоду день и ночь стоит в лесу несмолкаемый шорох от сухого «дождя»: день и ночь жуют гусенички нежную листву и словно зерна крупного черного пороха сыплются на тропинки, листья ландышей и сныти, в дорожные лужи. Тогда и начинается в лесу птичье пиршество, в котором не участвуют, пожалуй, ястребы да совы. Птицы берут дань с неисчислимого ползучего племени без меры, носят гусеничек в гнезда, едят сами, но все равно не могут спасти дубы от почти полного оголения. Самых маленьких гусеничек вертлявый дятел, кажется, не трогает, но когда они подрастают на четверть длины спички, кормит птенцов только ими. Иногда ему вроде бы надоедает собирать их с веток и листьев, и он, как бы развлечения ради, начинает охотиться на них в воздухе, когда гусеницы, объев всю листву на верхних ветках, спускаются вниз на паутинках. За минуту набирает птица полный клюв. При таком изобилии корма помощь второй птицы, наверное, даже лишняя. Может быть, поэтому дятел-отец управляется с выводком в одиночку, а мать целыми днями и не показывается возле дупла, хотя о детях не забывает и уже вместе с отцом докармливает их после вылета.

Как ни надежен дом-дупло, как ни сытно живется в нем дятлятам, приходит пора вылетать из него в лес и становиться его птицами. Летать уже умеют, скакать по стволам — тоже, но чем и как прокормиться, еще не знают, да и не могут. Покинув детскую, слетки рассаживаются по разным деревьям, и каждый сигналит со своего места, где он. Крик частый, не очень громкий, но достаточно сильный, чтобы родители услышали его с любой точки семейного участка. У большого пестрого дятла птенцы перед вылетом орут в дупле во весь голос, и их дом можно отыскать с завязанными глазами. Но едва они окажутся под открытым небом — молчок. У вертлявого же наоборот: в дупле сидели до последнего дня тихонько, и только прижав ухо к стволу можно было услышать сквозь трухлявую стенку их приглушенное, шепелявое стрекотание. А на ветке — «кикикикикики» верещит-стрекочет голодный дятленок. Смолкает, получив порцию, и несколько минут подремывает, а на соседних деревьях сигналят еще двое-трое. Надо лететь к ним, чтобы скорее замолчали.

Длится это, однако, недолго. Сначала мать, потом и отец остывают к детям, кормят все реже и меньше, и до тех само собой доходит, что жить надо своим трудом. Новое поколение красавцев-дятлов разлетается по лесу.