Ушла с октябрем золотая осень, отшелестел листопад. Лишь отсвечивают лисьей рыжиной березняки да немного скрывают общую наготу перелесков зимние дубы, крепко держа на ветвях побуревшее, убитое летучим заморозком летнее убранство. Но яркие краски еще живы в природе, рассеянные крошечными капельками среди жухлого однообразия: где придавленный к земле полузасохший василек с густо-синими лепестками, где одинокий нивяник с тускловатой золотинкой в обрамлении блекло-белого кособокого венчика, где одуванчик, который не может раскрыться и блеснуть по-весеннему из-за недостатка тепла и света. Они милы и трогательны, последние цветы предзимья, но им не дано ни пробудить в памяти картины далекого лета, ни поднять настроение, ни тем более конкурировать с пестрыми щеглами, пирующими на репьястых макушках высоких лопухов. Осенью и зимой этих ладных и жизнерадостных птиц за яркость и разноцветность наряда непременно сравнивают с летающими цветами. Щеглы безусловно заслуживают красивого сравнения, но это — для них бедновато: наряд взрослого щегла раскрашен пятью цветами, до полной радуги не хватает только синего и зеленого — стало быть, уже не цветок, а целый летающий букет.

Осенью и зимой щеглы красивых мест не ищут; их стайки кочуют по тем неухоженным угодьям, где в изобилии растут колючие сорняки и бурьян. На этих вооруженных травах они не знают конкуренции, потому что их любимый корм просто-напросто недоступен другим зерноядным. В дикой семье всевозможных чертополохов, бодяков, осотов и татарников есть такие, чьи заросли обходят стороной волки. Острые и твердые шипы, иглы, порою с крючками, надежно защищают вкусные семена от случайных любителей. Щегла же не останавливают даже длинные колючки волчеца, которые могут проткнуть насквозь птицу его роста, и обирает он страшный сорняк без риска, как воробьи — лебеду.

Аккуратно и осторожно усаживаясь в самую середину колючей головки, где шипы покороче, щегол достает семена прямо из-под ног. Только так можно расковырять твердый, словно орех, шиповатый плодик дурнишника, в котором сидят одно-два крупных, как у подсолнечника, ядрышка, чей вкус неведом никому, кроме щеглов. Колючие, как спина рассерженного ежа, плодики, размером со среднюю ягоду крыжовника, можно только топором раскрошить. А щегол управляется клювом, в котором нет ничего особенного: клюв как клюв, в меру длинный и острый, розовато-белый, цвета молодой живой кости, чуть зачерненный на конце, словно обожженный для крепости. Уцепившись за колючие крючки, птица терпеливо и умело расковыривает у плодика то слабое место, через которое вылезает росток, и по крошкам выбирает вкусную и сытную начинку.

Видимо, такой способ добывания корма требует постоянной тренировки: наверное, поэтому и отдыхающие щеглы то и дело наклоняются так глубоко, как будто придирчиво осматривают свой наряд спереди до самого хвоста.

Травяные семена — постоянный корм щеглов. Однако они могут какое-то время прожить и на одних травах, ощипывая листья. Особенно привлекателен для них деревенский сорнячок — марь. На нее в середине лета щеглы иногда собираются небольшими ватажками: соседи прилетают на пустырь ежедневно вместе, как сговорившись. Нравится, значит, хотя семян разных в эту пору повсюду достаточно. За несколько дней до начала цветения одуванчика щеглы с аппетитом выклевывают из розеток шарики бутонов, в которых еще лепестки не пожелтели. Они знают, когда становятся съедобными крошечные орешки березы, и прилетают на любимые деревья шелушить еще зеленые сережки, пуская по ветру мягкие чешуйки. Когда в июле осыпается избыток мелкой липовой завязи, щеглы и тут не упускают своего, склевывая крошечные, как просяное зернышко, зеленые плодики. Берут все с веточки, словно испытывая брезгливость к тому, что рассыпано на земле.

Насекомых, снующих у них буквально под ногами, щеглы не трогают. Гусеницы и пауки полезны им тем, что прядут паутину, годную для оплетки и облицовки гнезд. Иногда обирают они с кончиков молодых побегов тлей, да и то лишь, наверное, потому, что эти крошечные насекомые накачаны живым растительным соком. Они и в неволе не изменяют своим привычкам и вкусам: лучших мучных червей, как говорится, в рот не берут, а треплют лишь ради забавы.

Среди европейских вьюрков, щеглиной родни, есть несколько видов, у которых самцы по красоте наряда могут быть достойными соперниками щеглу. Снегирь, дубонос, весенние зяблик и юрок, все клесты — красавцы не последнего десятка. Но их же самки не годятся в конкурентки даже самой невзрачной щегловке, потому что различить самца и самку у щеглов можно лишь держа обоих в руках— по нескольким мелким перышкам возле клюва.

Казалось бы, если наряд у птиц в паре одинаков, то какие-то заботы в семье тоже одинаковы. Но в строительстве гнезда щегол не принимает ни малейшего участия, хотя неотступно сопровождает щегловку в полетах за материалом и обратно. Назвать это охраной или отвлечением внимания на себя нельзя, ибо в его поведении нет и намека на ту воинственность, которую проявляет дрозд-рябинник, сопровождая свою самку. Не выставляет щегол себя напоказ, подобно коноплянке. Он просто все время рядом. Пока самка разыскивает нужные шерстинки, былинки, паутинки, теребит бересту, ее щегол неотступно следует за ней, но сам лишь охорашивается да негромко щебечет. Это не защитник, а скорее наводчик, который каждому любопытному покажет, где его гнездо. Вот кто мог бы быть идеальной находкой для кукушки, которая тратит немало времени на поиски чужих гнезд. Но лишь в крайней безнадежности оставляет птица-паразит роковое яйцо в щеглином гнезде: кукушонку не выжить на том питании, которое получают щеглята.

На качество изготовления жилья не влияют ни сезон, ни погода: июльское гнездо ничем не отличается от апрельского, кроме набора строительных материалов. Летом больше растительного пуха и хорошей паутины. Готовое гнездо даже в реденькой или изъеденной гусеницами листве можно отыскать лишь наметанным взглядом. Хотя в искусстве наружной маскировки щегловка уступает такой мастерице, как самка зяблика, все же она столь тщательно подгоняет мягкое и аккуратненькое сооруженьице к ветке или развилке, что оно выглядит едва заметным утолщением, каких на любом дереве сколько угодно.

Как только самка садится насиживать, беззаботность щегла словно рукой снимает, и он становится ее заботливым кормильцем. Летать к гнезду с каждым семечком накладно и рискованно. Поэтому он набивает кормом пищевод, как голубь — зоб, и отдает щегловке из клюва в клюв. Так же потом оба родителя носят корм птенцам. Щеглята и в гнезде не получают насекомых, которыми кормят птенцов другие зерноядные птицы: зяблики, дубоносы, овсянки, воробьи. А когда щеглята начинают летать, отец и мать кормят их там, где находят, одновременно и обучая, как надо делать это самим. Это, пожалуй, еще хлопотнее, чем носить корм в гнездо, где все сидят молча, даже голодные. Слетки же всегда нетерпеливы, неумолчно твердят свое просящее «цит-цит-цит...». По этому беспрестанному щебетанию легче и надежнее считать щеглиные семьи, нежели делать это по пению взрослых птиц.

Щегол — стайная птица и одиночества в природе не терпит, но пара от пары гнездится отдельно, хотя семейных участков ни у кого нет и никто их не охраняет. Места всем хватает, а коли хотите жить рядом — пожалуйста!

Гнездятся они только на деревьях: дубе, разных кленах и вязах, березе, липе, на лесных и садовых грушах, белой акации, реже — на сосне и ели. Но назвать щеглов лесными птицами нельзя. Они лишь ночуют в лесу. Скорее, это садово-деревенские жители. Нравятся им лесополосы, едва поднимутся они выше человеческого роста. Бывает, что вьют гнезда на подстриженных деревцах на самых оживленных, заасфальтированных до последнего пятачка городских улицах, не появляясь здесь в другие сезоны.

Несколько удивляет, что у щеглов, стайных птиц, разные пары гнездятся не одновременно, а вроде кому когда вздумается. В донском подстепье самые ранние пары начинают гнездиться чуть ли не вместе с полевыми жаворонками. Еще не подернулись зеленоватой дымкой перелески и не зацветали одуванчики, еще из тяжелых туч может сыпануть мокрым снегом, а на голой ольховой ветке над немного обмелевшим разливом уже готово изящное щеглиное гнездышко. Недели через три, уже после цветения садов рядом может поселиться другая пара, а третьи соседи еще позднее. И дело не в том, что где-то их обездолили и они решились, пока не поздно, попытать счастья на новом месте.

Причина в ином. Поздней осенью, когда перелиняет, одевшись во взрослое платье, последний молодняк, у щеглов происходит разделение стай: самцы — отдельно, самки — тоже сами по себе. Явление, обычное для многих и перелетных, и оседлых птиц. И всю зиму кочуют по пустырям и речным долинам табунки из одних лишь щеглов. Но встречаются и такие, в которых до весны на равных правах держатся несколько щегловок. Их немного, может быть, одна на четырех — шестерых самцов. Вот с ними-то и образуются первые, самые ранние пары. А те щеглы, что остаются холостяками, не предаются одиночеству, по чужим краям не мыкаются. Самки возвращаются на гнездовые места в течение всего апреля и даже в мае после цветения садов. И если ранние пары выводят птенцов дважды в сезон, то поздним и одного раза достаточно.

Щегол в своем ареале не редкость, но встречи с ним в природе нечасты. Диковатым и пугливым его не назовешь, а бывает, что по году и более не попадается на глаза, потому что больше держится мест, которые не для прогулок. Однако известен он издавна как одна из самых непритязательных, уживчивых, мирных и жизнерадостных певчих клеточных птиц. Правде, щегол больше покоряет красотой наряда и характером, нежели пением, но у некоторых мастеров есть что послушать уже на первой неделе неволи.

Песня щегла, как говорится, без конца и без начала; ее невозможно разделить на части, в ней нет различимых колен. Щеглиное пение лишено мелодичности, хотя и приятно на слух, как ненадоедливое и беззаботное щебетание, в котором нет ни сильных свистов, ни громких прищелкиваний. Льется оно без заметных пауз, вызывая удивление: как в этакой скороговорке птица не запнется ни разу, не передохнет. Зато поет щегол необыкновенно истово: возбуждаемый собственными звуками, певец ярится и едва не захлебывается ими, произнося некоторые из них до того отчетливо, что начинает казаться, будто у птицы есть слова, смысл которых она старается передать слушателю особой выразительностью, как бы выговаривает их.

В природе пение щегла можно послушать в любой сезон, ибо, как и у скворцов, в щеглиных стаях всегда находятся один-два солиста, которые не дают своему таланту праздно отдыхать. В перерывах между кормежками они, как артисты-добровольцы, знающие, однако, себе цену, усаживаются повыше остальных и поют не для себя, а для всех, и не абы как, а с достоинством, без фальши и усталости. В любую погоду у них одинаковое, прекрасное и бодрое настроение, которое передается уставшему, отгоняет унылость и пустяковые огорчения. Недаром знатоки называют пение таких артистов игрой. Под унылым осенним небом или в солнечный, морозный денек невозможно не заслушаться птичьим концертом и не удивиться при этом: как так спутники певца не только не восхищаются, даже не слушают его? Охорашиваются, щебечут что-то свое или даже подремывают. Но оборвал песню солист, замолк, насторожившись, и мгновенно настораживаются все. Значит, пока поет, остальные могут быть спокойны. Он как добровольный и опытный часовой заботится обо всех. Не для самоутверждения уселся повыше, а чтобы видеть окрест подальше. Не красуется, поворачиваясь в разные стороны, а поглядывает, чтобы перепелятник не подкрался низом.

Из голоса щегла, вернее, из щеглиной переклички, родилось и название птицы, которое сходно звучит и по-русски, и по-польски, и по-немецки, и по-чешски, и на других европейских языках. А от яркого наряда этой знатной птицы пошли «щеголь», «щеголиха», «щеголять» и другие созвучные термины.