Мы спустились на лодке по течению Волги, зашли в небольшую протоку и бросили якорь недалеко от берега. В конце апреля — начале мая в низовьях реки горячая пора, путина — идет вобла. Мои спутники достали удочки, червей и приступили к рыбалке. Снасть была незамысловатая — пять метров толстой лески, к концу которой привязан свинцовый груз, чуть выше него — три поводка с крючками. Насаживаешь червей и бросаешь один конец лески за борт, придерживая другой конец рукой. Через несколько секунд леска начинает дрожать. Вытаскиваешь воблу, иногда две или три, и все повторяется в той же последовательности.

Сначала мне это понравилось, но потом я потерял всякий интерес к такому нехитрому промыслу и, оставив своих товарищей, которые с азартом продолжали таскать
рыбу, решил прогуляться по берегу...

Это рассказ о птице, которая из-за стихийного бедствия оказалась как вид в угрожающем положении на значительной части своего гнездового ареала, и у зоологов даже возникало сомнение в том, что она по-прежнему будет гнездиться на территории нашей страны. Это рассказ об одном из трех европейских ястребов, тювике — птице редкой, интересной и малоизученной, не по вине человека попавшей в списки нескольких «Красных книг» и без его участия и помощи почти восстановившей и былой ареал и прежнюю численность.

Еще не только в нашей памяти, но и в живой природе не исчезли следы первых месяцев 1969 года, которые во всем бассейне Дона, главном оплоте тювиков, были такими морозными и бесснежными, что даже под пологом леса земля к весне промерзла на глубину более двух метров...

Исстари в поймах и на песчаных левобережьях южных рек и речек процветает огородничество. Вода близко, земля легкая. Хорошо тут вызревают помидоры, картошка вкусная, удаются лук, морковь, капуста. Другие овощи. Но и в тех же местах живет неистребимый враг огородов — медведка. Грызет она корни растений, объедает клубни картофеля, вгрызается снизу в огурцы, обходя стороной только хрен. В засуху, когда даже при хорошем поливе чахнут колючие плети тыквы, медведка злодействует с двойным усердием, утоляя сочным кормом и голод и жажду. И не страшны этому насекомому ни высокое половодье, ни глубокая пахота. Но в постоянной борьбе с подземным вредителем у огородника есть давний и неизменный помощник — длинноклювый и пестрокрылый красавец удод...

Пришел срок рубить спелый луб в дальнем урочище Думского леса. Осенью лесник поставил деляночные столбики, а зимой лесорубы свалили и дубы, и ясени, и клены, и несколько лип, оставив лишь единственную кривобокую заморенную грушу с тремя живыми ветками и голым, как штык, сухим суком. Стволы увезли по санному пути, сожгли в кострах хворост, и весной убогое деревце распустилось белым цветом над голубым ковром подснежников.

И сколько же разной птицы потянулось на это приветливое, солнечное местечко! Песнями зазвенела вырубка, обещая новоселам гостеприимство и мирную жизнь. Заглядывали сюда луговые чеканы, чечевицы и плиски, словно прикидывая, а нельзя ли поселиться на травяном раздолье, пока не поднялся новый лес?..

Весна раскрашивает пойменные луга и берега степных озер в два цвета: зеленый и желтый. Сначала, еще в апреле, пушистыми цыплячьими сережками одеваются ивняки. Потом по остаткам разливов выставляет свои пышные букеты водяной первоцвет калужница. Следом по зеленому ковру рассыпает солнечные блестки чистяк. За ним, уже приподняв свои соцветия повыше, зацветают сурепка, лютик и крупка. И не только у воды господствуют два весенних цвета: вдоль всех дорог тянутся по обеим обочинам желто-зеленые ленты одуванчиков.

Но сколько бы ни было вокруг цветочной желтизны, нельзя не заметить на лугу изящную желтогрудую птицу, которая то раскачивается, балансируя длинным хвостиком, на кончике прутика или сухого травяного стебля...

Чисто небо над степью, но сухой восточный ветерок перегоняет через асфальт снежную пыль поземки, то вытягивая ее в длинные космы, то скручивая их в причудливые завитки и жгуты, словно пытается сшить воедино белый покров заснеженных полей, рассеченный бесконечной лентой темного шоссе. Но это ему никак не удается, и снег высокими валами оседает в придорожных рядах белой акации и в непролазно-колючих кустах лоха. Чернеют капитальные гнезда сорок, но сами хозяйки разлетелись по хуторам и станциям. Не для птиц обстановка у дороги, и поэтому не сразу принимаешь за живое существо маленькую фигурку в редком переплетении оголенных колючих ветвей.

Спрятав в пушистое перо ноги, на ветке сидит головастая птица снегириного роста и неторопливо ощипывает высохшие, почерневшие плодики лоха. Старательно разминает она твердокаменные косточки, вылущивая из них небольшие ядрышки приятного орехового вкуса...

Яркость низкого солнца, синева и прозрачность чистого неба делают короткий день в казахстанской пустыне приветливее и ласковее. Но обилие света не может скрыть удручающую безжизненность однообразных барханов, ровных такыров, мрачноватых обрывов и сверкающих солончаков. Нигде не осталось зеленого цвета. Если и выпадет ночью невесомый полуснег-полуизморозь, то без остатка испарится утром, а вместе с ним исчезнут все следы и следочки. Нигде ни звука. Протянет в вышине белую лепту инверсии невидимый самолет, подгоняемые случайным ветерком, проскачут рыжеватыми призраками пересохшие шары перекати-поля. И кажется, что нет вокруг ни птицы, ни зверя.

Но жизнь в пустыне не замирает и на зиму. Взлетит полупрозрачным облаком и снова опустится за горизонт тысячная стая черных жаворонков. Дозорщиком помаячит на сопочке волк...

Длиннее и светлее становятся дни, больше у птиц свободного от поисков корма времени. Играют над высокими зданиями вороны, млеют в лужицах талой воды голуби, звенят обласканные ярким солнцем синицы, словно позабыв о кормушках. За низенькой изгородью сквера, на ветках густой сирени греется воробьиная ватага. Какие подремывают, какие перо перебирают, какие по сторонам поглядывают и чимкают негромко: все, мол, спокойно. Рядом автобусная остановка, идут и стоят люди. Спокойны воробьи. Однако стоит человеку обратить на куст внимательный взгляд, как разом обрывается мирный птичий говорок, и все, кто спал, кто чистился, кто в другую сторону смотрел, настораживаются, как один. Еще один взгляд, одно подозрительное движение, и стайка перелетает подальше и повыше...

На лыжную прогулку по дальневосточной тайге я всегда брал с собой лайку. Без нее лес кажется пустым и безжизненным.
Хотя в лучах февральского солнца уже появился какой-то неуловимый весенний оттенок, но мороз еще крепок, воздух неподвижен, только вспыхивает иногда серебряными снежными иглами, сыпящимися с деревьев. Приглушенно шуршат по снегу лыжи. Слышишь только собственное дыхание, да иногда лыжный полоз глухо заденет скрытый в сугробе сучок.

Кажется — никого живого в редком прозрачном лиственничнике. Лишь подаст свой негромкий голос пролетающая чечетка. В долине реки, где растут ели, изредка мелькнет серая гаичка, печальной флейтой свистнет снегирь, а с вершины высокой ели послышится громкая «морзянка» почуявшей приближение весны синицы-московки. И снова наступит тишина...

Есть в больших городах по соседству с шумными магистралями, железнодорожными станциями, большими гаражами такие уютные улицы и даже целые кварталы, откуда тишина не торопится уходить утром, куда пораньше возвращается вечерами. Здесь и воздух, даже в безветренные дни, не замутнен автомобильным чадом. И зелени на этих улицах много. Вдоль домов и во дворах без строгого порядка растут рядом клены, березы, тополя, рябины, вишни, сирень: сажали кому что нравилось. Такие уголки манят не только уставших горожан, но и совсем не городских птиц, и весной, кроме воробьиного чимканья, тут можно послушать нежную трель веснички, сбивчивый счет теньковки, вопросительные интонации чечевицы. Соловей, и тот может остановиться здесь на денек-другой и спеть так же, как пел бы возле родной черемухи...